- Вот так, Лев Михайлович. Все подготовлено. Можно выступать. 

- Очень хорошо, Михаил Павлович. Спасибо! 

В глазах Доватора весело затеплились огоньки. Он был рад предстоящей поездке и 
не мог скрыть этого чувства. 

- Ты знаешь, этот парад войдет в историю, - крупные мужественные черты лица 
Шубина стали торжественными. - Из поколения в поколение, из уст в уста будет 
передаваться, как партия большевиков в тяжкие для Родины дни уверенно и 
непоколебимо показала всему миру, что своих великих завоеваний она никому и 
никогда не уступит. Гордись, генерал Доватор, что ты участник этих великих 
событий. 

- Горжусь, Михаил Павлович, горжусь нашей партией, горжусь тем, что мне выпало 
счастье защищать Родину. Всем советским народом горжусь! 

Как клятву, как присягу произнес эти слова Доватор. Его невысокая, в новом 
кителе с генеральскими звездочками стройная фигура была мужественна и энергична.
 Светлые, остро поблескивающие глаза и движения густых широких бровей выражали 
радость и в то же время озабоченность. 

Шубин подметил это и, незаметно приблизившись к Доватору, взял его за пуговицу 
кителя. 

- Ты о чем сейчас думаешь, Лев Михайлович? 

- Я думаю о той ответственности, которую возлагает на нас участие в этом параде.
 Мы обязаны еще глубже продумать свое отношение к делу, которое сейчас 
совершаем, не с точки зрения долга и чести - это мы выполняем как граждане 
своей Родины, - а с точки зрения наших полководческих способностей. 

- Разве ты не уверен в своих способностях? 

- Не в этом дело, Михаил Павлович. Если бы я не был уверен, я бы не надел 
генеральский мундир. Звание советского военачальника для меня священно. Я 
должен оправдать его перед народом, перед партией. Разве это не 
ответственность? Про меня говорят, что Доватор берет храбростью. А что такое 
храбрость? Храбрость - это до конца осознанная ответственность. Я до революции, 
когда мальчишкой был, босой ходил по узенькой полоске за деревянной сошкой и 
заставлял ее родить жито, ибо знал, что иначе семья моя умрет с голоду. В 
двадцатом году вступил в комсомол, стал секретарем ячейки и понял, что сошку 
надо в печь, а заводить железный плуг. В двадцать седьмом, когда был уже членом 
партии, твердо осознал, что плуг это мало, надо трактор, и надо еще перепахать 
узенькие полоски, превратить их в широкое общественное поле. Пошел я в армию 
рядовым бойцом, потом стал командиром отделения, химинструктором, командиром 
взвода, политруком эскадрона, комиссаром дивизиона, начальником штаба 
кавалерийского полка, бригады, потом окончил военную академию... 

Доватор закурил. 

- Много лет партия большевиков прививала мне чувство ответственности за все мои 
поступки. Теперь я в генеральском мундире. За мной шагают вверенные мне 
кавалерийские полки! 

Шубин слушал его напряженно и понимал даже то, что не было досказано. Все мысли 
Доватора были поглощены чувством ответственности перед Родиной. 

- Весь советский народ взялся за оружие. Ты смотри-ка, уральские рабочие 
прислали нам гвардейские минометы, кубанские колхозники везут в наше соединение 
тридцать вагонов подарков. Только что получил телеграмму из Военного совета 
фронта. Шлют, понимаешь, персональные подарки кавалеристам генерала Доватора. 
Завтра сами будут здесь, - заметил Михаил Павлович. 

- Да ну! Надо же встречу организовать. Выходит, гости приедут, и самые дорогие, 
а хозяев дома нет. Неловко получается. Как же быть-то, Михаил Павлович, а? - с 
искренним огорчением проговорил Лев Михайлович. 

- Ничего. Причина уважительная. Мы встретим их, как полагается, успокоил его 
Шубин. 

- Это все хорошо, но ведь они тебя сейчас же спросят: где командир соединения? 
Покажи! Неладно получается. 

- Ну, что ж поделаешь! Я им все объясню. Извинюсь. 

- Правильно, обязательно извинись и непременно задержи их до моего приезда. Как 
только парад кончится, я быстренько прикачу. Нельзя, нельзя не встретиться. 
Люди за тысячи километров ехали.