- Уваров, сухарь хочешь? - послышался из темноты голос. 

- Давай, пожую маленько... 

Чалдонов живо представил себе, как Уваров разламывает поджаристый сухарь, с 
хрустом откусывает и жует. Ему тоже захотелось погрызть сухарь, но весь запас 
продовольствия находился на седле, в переметных сумах, а лошадей он отправил к 
коноводам первого эскадрона. 

Пройдя в другой взвод, Чалдонов увидел, что здесь бывалые казачки уже успели 
окопаться, лежат тихо и переговариваются о событиях ночи. 

- Промашку дали... Надо было прямо на галопе заскочить в деревню, спешиться, 
запалить хаты и бить, как кур... - слышался чей-то хрипловатый шепот. 

- Как же ты заскочишь? - возразил кто-то густым басом. - Справа начали из 
пулеметов бить и ракеты прямо на головы бросать. Смотри, вон и зараз пущает... 

Справа действительно темноту рассекали вспышки зеленых ракет. Они освещали 
неподвижное в безветрии ржаное поле. 

- Сволочи мы, вот что я скажу, земляк! - снова раздался хрипловатый полушепот 
первого. 

- Ну, это ты брось... 

- Что "брось"? Командир эскадрона - в атаку, а мы - ни то ни се... Да воть хоть 
Митьку спроси. 

- Верно, что тут толковать, замешкались, - подтвердил Митька и, помолчав, 
добавил: - Теперь я за командира фашистам ноги поотрываю! Эх, какого человека 
убили!.. 

- Не уберегли... На "ура" бы самим - глядишь, зацепились бы за деревню. Может, 
и комэска жив был бы! - говорил хрипловатый. - Нами теперь комэска пулеметного 
будет командовать. У него не замешкаешься!.. 

- Я в первом бою связным был, - сказал Митька, - я видел, как он фашистов из 
пулемета крошил. Они пьяные, нахрапом лезут, орут. Глядим первый номер вроде 
как задремал у щита, по щеке кровь бежит. Готов. А немцы рядом почти. Комэска 
лег сам за пулемет - и давай! Каску сбросил, голова раскосматилась, чуб 
спутался, глаза прямо накалились. Страшно на него глядеть. Криворотько, 
пулеметчик, подполз и кричит: "Уходите, товарищ командир, вам тут не положено". 
А он все хлещет и хлещет. Криворотько у него ручки вырывает, а он не дает. 
Насилу вырвал и ругает старшего лейтенанта, а он ничего... "Ладно, ладно", - 
говорит. Потом мы пошли с ним на командный пункт. Так он даже ни разу не 
наклонился. А я раз пять на землю брякался. Кругом пули визжат и мины рвутся, а 
ему хоть бы что! 

- Силен мужик! - согласился хрипловатый. 

- А разве наш командир плохой был? - обиженно спросил тот, что говорил басом. 

- Я ничего не говорю, - отозвался Митька, - про нашего тоже плохого не скажешь. 
Но только уж этот - больно отчаянный! Шашкой рубит обеими руками, как черт! А 
кобыла его ходит за ним, точно привязанная. Он ей скажет: "Нарта, посиди тут 
немножко!" Передние ноги поднимает кверху и сидит, как ученая собачка. 

Где-то, совсем недалеко, озлобленно затрещали немецкие автоматы. По житу, 
словно прыгающие змеи, прошипели трассирующие пули. Близко застучал мотор, и 
гулко начал бить крупнокалиберный пулемет. 

Разговор притих. 

Чалдонов вздрогнул, инстинктивно пригнув голову. Пуля дзинькнула над самым ухом.
 "Больно отчаянный!.." Только что высказанные казаком слова о его храбрости 
звучали для Чалдонова как укор. Досадуя на себя за непроизвольный кивок, он 
поднял голову выше и пошел обратно на командный пункт. Вдруг землю тряхнул 
оглушительный взрыв. Чалдонов снова невольно пригнул голову и присел на колени. 
За взрывом последовало несколько автоматных очередей. И сразу все стихло. 

Поднимаясь с земли, Чалдонов думал: "Посмотрели бы, как я луне кланялся... Где 
сейчас, Митя, была твоя душа? В пятках?.." 

- Ты, Чалдонов, эффекты любишь, - говорили ему товарищи. 

- В любое дело вложи душу, и получишь эффект! - отвечал он задорно. 

И верно, с присущим его характеру бурным темпераментом, он все делал в жизни со 
страстным увлечением. Вот и теперь, сидя в маленьком окопчике, он фантазировал