Осипов стащил с головы кубанку, прислушался. От Устья доносился глухой, 
утробный треск крупнокалиберного пулемета: стрелял броневик или танк. Отдельные 
выстрелы смешивались с длинными, захлебывающимися очередями автоматов. 

Чалдонов сообщал, что в районе Устья немцы при поддержке танков перешли в 
контратаку. Соседняя дивизия должна была прорваться в направлении Болхино, но 
встретила сильное сопротивление. Возвратившиеся из тыла разведчики сообщили, 
что замечено движение пехоты противника в направлении Подъячее. Это уже было 
прямой угрозой левому флангу. Положение становилось критическим. Недаром 
Доватор предупреждал: "Не задерживать темпа движения, прорываться 
стремительно!" 

Вся операция прорыва, продуманная до мелочей, начинала, казалось, трещать и 
рушиться. 

Осипов отлично понимал, чего от него хотят комдив и Доватор, посылающие к нему 
каждые полчаса офицеров связи с требованием немедленного продвижения вперед. 
Командир эскадрона допустил ошибку, повернув на юго-восток. Надо было сделать 
как раз наоборот: "Решил избежать обстрела правого фланга... Надо было 
атаковать группу автоматчиков, засевших в сарае, а он повернул - и всполошил 
немцев в Устье... Ах, Полещук, Полещук!" Майору было до боли жаль погибшего 
командира. Он готов был простить ему ошибку - лишь бы видеть его живым!.. 

- Товарищ майор, надо что-то делать! - раздается над самым ухом Осипова 
спокойный голос начальника штаба. 

- Надо атаковать в направлении Подвязье! Где четвертый эскадрон? 

- Скоро должен быть, - отвечает Почибут. 

Осипов неожиданно обрушивается на него градом упреков: 

- Почему до сего времени нет четвертого эскадрона? И что ты спрашиваешь меня, 
как поденщик: "Что делать?" К командиру полка надо приходить с готовым 
решением! Надо было сразу же выдвинуть второй эскадрон и помочь Чалдонову! 

- Я уже выдвинул его, приказал ввязаться в бой при необходимости. Чалдонову 
послал своего помощника с приказом перейти к обороне. Четвертый эскадрон не мог 
прибыть... - Почибут взглянул на часы. - Вы приказ отдали девять минут тому 
назад. - В голосе капитана и намека нет на обиду или волнение. Это действует 
отрезвляюще на майора. 

- Так что же ты, милый, голову мне морочишь: "Что делать?" 

- Я должен согласовать свои распоряжения. Может быть, вы примете другое решение.
 

- Тут, Анатолий Николаевич, не может быть никакого другого решения! Если мы 
прорвемся на Подвязье, изменится весь ход операции. Другая дивизия сможет 
повернуть на юг и беспрепятственно двигаться по нашему следу. Не забудь из 
Подвязья сообщить об этом штадиву... Если мы в семь утра не будем в Подвязье, 
то мы никуда не годимся. Из Курганова немцы могут подбросить резервы - и тогда..
. Понимаешь? Тут уж: умри, а сделай!.. 

Мысль о смерти показалась оскорбительной... "Еще не видел ни одной фашистской 
физиономии, а умирать собрался. Надо увидеть, надо, эх!.." 

"А она лежит сейчас в нашем госпитале с оторванной ножкой..." Майор содрогнулся,
 стиснув зубы... Четвертый день преследует его эта фраза из письма сестры, где 
она сообщала, что жену Валю и сына Витьку расстреляли фашисты, а дочурке Варе 
во время бомбежки оторвало ногу. Было от чего майору Осипову скрипеть зубами... 


Начальник штаба присел на пенек. Голова от усталости никнет на грудь. В лунном 
свете его худощавое, продолговатое лицо с глубоко ввалившимися глазами кажется 
неживым, словно высеченным из мрамора. Осипову становится неловко перед 
капитаном за резкий и несправедливый выговор. Начальник штаба не спит уже 
вторые сутки... 

"Ты, Антон Петрович, крестишься двухпудовой гирей, а нервы распускаешь, как 
кисейная барышня..." 

Между березами и высокими голыми соснами, похожими на темные восковые свечи, 
спешиваются разведчики. Гордиенков что-то говорит им вполголоса. Майор окликнул 
его: 

- У тебя какая задача? 

- "Языка" взять, - коротко отвечает Алексей. Он сразу включился в жизнь 
разведчиков и искренне верит в свои слова.