- Костер велел разложить полковник и тушить не приказывал. Он тоже жгет - и 
бумагу пишет, умирать не собирается. 

Отойдя в сторону, он взял охапку хвороста и бросил на костер. Огонь, 
подхватывая сухие ветки, буйно взмыл кверху. Послышался довольный смех. 
Распахнув полы бурки, положив руки на плечи деду Рыгору, у костра стоял Доватор.
 

- Хорошо у огонька! - оглядывая вскочивших было казаков, проговорил Лев 
Михайлович. - Ничего, хлопцы, сидайте! 

- Ты, Лявон Михайлович, в этой одежине на медведя похож. Напугаешь! Дед Рыгор 
потрогал бурку и, повернув к Доватору голову, тихо спросил: Скоро? 

- Скоро, - сказал Лев Михайлович. Наклонившись к деду, он стал его о чем-то 
тихонько расспрашивать. 

- Нет... Не собьюсь, но путь поганый. Топь, мочаги - трудно будет, отрывисто 
отвечал дед Рыгор. 

Казаки прислушивались. 

- Сначала будет гарь, а потом тропка... Стало быть, проведу, раз надо! Про 
дочку слухов нет? 

- Она выполняет важное задание, папаша! - Доватор встряхнул головой. Обращаясь 
к казакам, сказал: - Споем, хлопцы, песню! 

- А фашисты услышат - и бомбить будут, - раздался звонкий голосок Пети. 

Казаки засмеялись. Доватор оглянулся. Петя, поджав под себя ноги, сидел под 
елкой и прилаживал за спиной автомат. 

- Ты что ж, Петр Иванович, робеешь? - спросил Доватор. 

- Нет, не робею. Маскировка - вот что! - ответил мальчик. 

Лев Михайлович встал, посмотрел на часы, потом на Петю... 

- Выходит, Петр Иванович, нам петь некогда!.. Приедем на Большую землю - споем! 
- Взмахнув полой бурки, как черным крылом, Лев Михайлович закрыл Петю с головы 
до ног, коротко бросил: - По коням! - Кивнув на костер, добавил: - Хворосту 
накидать больше - пусть ярче горит! 

...Вот они, смоленские мочаги!.. На десятки километров разлилась гнилая, 
покрытая мхом, зеленоватая жижа. Кое-где на кочках чахлый кустарник да редкие 
хилые сосенки, покрытые серым лишайником. Люди ведут коней в поводу. Передовой 
отряд идет не цепью, а, скорее, плывет беспорядочной массой. Кони с трудом 
вырывают ноги из топи, храпят, вытягивают головы, отфыркивая горячими ноздрями 
вонючую болотную воду, и тяжело дышат. Люди, увязая по пояс в болоте, несут на 
носилках раненых. Некоторые из раненых лежат неподвижно, с головой укрывшись 
плащами, словно мертвые, другие, бледные, с истомленными лицами, тревожно 
посматривают на серую болотную муть. Для казака, раненного в ногу, приспособили 
особый вид транспорта: из срубленных клинками елочек санитары сделали волокушу, 
и на ней, завернутый в плащ-палатку, лежит раненый. Он привязан веревками. 
Волокуша то и дело попадает на кочки, валится то на один бок, то на другой. 
Какое же надо иметь терпение человеку с перебитой ногой, чтобы даже не 
застонать при таком способе передвижения! Тишина должна быть мертвая. Что стоит 
немцам повесить над болотом ракеты на парашютах и сыпать на голову конникам 
фугаски, расстреливать их из пулеметов?.. 

Судорожно бьется провалившийся в топь красавец дончак и грузнет по маклаки. Яша 
Воробьев ходит вокруг него, сам мокрый до пояса, и уговаривает: 

- Ну, милый, еще маленечко, родной! Там посуше будет! - Но конь только устало 
вытягивает голову и не шевелится. - Говорят, Сибирь страна плохая... Эх, милай!.
. 

Подходят Буслов, Шаповаленко и другие. Пытаются общими усилиями вытащить коня, 
но он все глубже и глубже уходит в болото. Яша дергает коня за повод, потом 
швыряет конец повода в грязь и устало опускается на кочку. 

- Хана, ребята! - говорит он, с ожесточением вытирая вспотевшее лицо. 

- Погано, что и говорить! - подтверждает Буслов. - Это не поход, а горе! 

- Ой, горе, мое горе, у меня був муж Егорий, а у ней муж Иван, не дай боже его 
вам!