группой. Дело выиграно, беспокоиться не о чем. Конницу мы уничтожим методически,
 десант ликвидируем завтра". Прибудут они к месту высадки десанта точно к сроку,
 минут за пятнадцать двадцать до восьми... Готов держать пари, что это будет 
именно так! 

Карпенков посмотрел на Доватора с недоумением. 

- Пусть немцы прибудут даже в девять, в десять, они все равно не опоздают. 

- Может быть, может быть... - согласился Доватор и тут же добавил: Распорядись, 
начальник штаба, чтоб во всех полках и эскадронах зажгли небольшие костры! 

Командиры, переглядываясь, невольно поднимали головы к небу: над лесом 
беспрерывно гудел "костыль". 

- Вы это всерьез, Лев Михайлович? - шепотом спросил Карпенков. 

- А мы всегда всерьез приказываем!.. Зажечь костры и варить обед, накормить 
людей и приготовиться к маршу. По местам, товарищи командиры, будем палить 
костры!.. 

Над верхушками деревьев повисла густая, смешанная с дымом пелена тумана. 
Стрельба утихла. В тихом шелесте леса и треске сучьев внятно слышался 
сдержанный людской говор, звон котелков, лошадиное всхрапывание. 

Сидя у костра, Доватор сквозь редкие кусты видел, как разведчики свежевали 
конскую тушу. "Значит, поджариваем шашлычки..." Из накопившихся за день 
впечатлений перед ним теперь начал вырисовываться неясный, тревоживший душу 
вывод: как он сумеет выйти из создавшегося положения? Что думают обитатели 
этого чутко настороженного леса, готовящиеся жарить конское мясо, когда кругом 
затаились враги? Жуткой и враждебной казалась эта зловещая тишина. Доватор 
понимал, что, когда костры разгорятся, немцы обнаружат их и накроют 
артиллерийским налетом. Надо было во избежание излишних жертв немедленно 
уходить. Но люди были истомлены, голодны, а предстоял тяжкий, требующий 
нечеловеческих усилий путь через болото... На душе у Льва Михайловича было 
угнетающе тяжело, однако подошедших к костру Алексея, Нину и Катю он встретил 
приветливо. 

- Присаживайтесь, девушки!.. И ты, Алеша, садись... Как это в песне поется: 
"Сядь-ка рядом, что-то мне не спится, письмо я другу нынче написал, письмо в 
Москву, в далекую столицу..." - Последние слова Лев Михайлович произнес 
серьезно, задушевно. 

Помолчали. Неожиданно Доватор порывисто поднялся. Взглянув на часы, круто 
повернулся и зашагал в темноту. 

От костров летели вверх искры, потрескивая, взвивались до самых макушек елей, 
мерцали и гасли, точно крошечные звезды. 

Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно затихли. 

- Дай, немец, хоть махану зварить! - ворчал Шаповаленко. 

Засучив рукава, он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша Воробьев и 
Буслов. Салазкин и дед Рыгор разжигали костер. Петя, весь выпачкавшись в 
винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата. 

Измученные непрерывным обстрелом, бомбежкой и голодом, казаки радостно приняли 
разрешение палить костры. У костров собирались люди, прилаживали котелки, 
жарили на шомполах шашлыки. Ночной костер в лесу всегда располагает к 
благодушию. 

- А зараз стал бы ты исты борщок? - спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу. - Ну, 
такий украинский борщок: с петрушечкой, с баклажанчиком, с укропчиком, 
огурчиком, лучком, перчиком?.. 

- Нет, - ответил Яша. - Пельмешки сибирские, вот это да! 

- А ежели уточку, испеченную в золе, на охоте? - вставил Буслов. 

- Тилько в борщок я покладу не свининку, а кусочек от цего сивого меринка, - 
продолжал Шаповаленко. - Добрый был конек, помяни господь его душу! 

- Пока ты колдуешь над костром, они тебе покажут. Смотри, опять!.. Салазкин не 
договорил. Неподалеку с грохотом разорвался снаряд. 

- Тушите костры! Что, в самом деле? - крикнул Салазкин. 

Казаки притихли. Некоторые нерешительно подбрасывали в огонь мелкие веточки. 
Буслов подошел к Салазкину, тихо, но внятно проговорил: