несем большие потери». Далее: «Третий день боя. Мы еще лежим в своих щелях.
      От 3го взвода, в который я вхожу, осталось только 5 или 6 человек. 
Русская артиллерия нас сильно обстреливает. С 11.30 вокруг нас настоящая пляска 

ведьм. Когда мы выберемся отсюда? Уже 5 часов нет ни минуты отдыха. Русские 
опять атакуют нас. Наше наступление превратилось в оборону. Ночью еще хуже, чем 

днем, ибо противника можно разглядеть только совсем близко».
      Что же, красноречивая исповедь!
      Возвратившись в штаб фронта, я поспешил изложить командующему впечатления 

о положении в 5й армии. Вопреки своему правилу, Кирпонос слушал доклад 
рассеянно.
      — Хорошо, — кивнул он и заговорил совсем о другом: — Сейчас меня особенно 

беспокоит положение наших войск югозападнее Киева. Стало известно, что 
противник концентрирует значительные силы мотопехоты и танков против нашей 
двадцать шестой армии. Она для него что бельмо на глазу. Фельдмаршал Рундштедт, 

очевидно, начинает понимать, что если армия Костенко сумеет соединиться с 
двадцать седьмым стрелковым корпусом и с шестой армией, то сорвутся все его 
планы и захвата Киева, и окружения войск нашего левого крыла, и прорыва к 
Днепру южнее города… Сосредоточение крупных вражеских сил на югозападе 
тревожит нас сейчас в первую очередь. К сожалению, резервов у нас больше нет, и 

противодействовать противнику мы может только теми силами, которыми располагает 

сама двадцать шестая армия. Три дивизии, которые мы получаем из резерва Ставки, 

потребуются для удержания каневского и черкасского плацдармов. Но и эти дивизии 

пока еще в пути и переправятся на правый берег Днепра не скоро. — Генерал 
помолчал, разглядывая карту. — В этой обстановке напрашивается решение: перейти 

к обороне. Но ведь это и нужно врагу! Тогда он может без помех бросить все силы 

как на Киев, так и в обход нашей шестой армии с тыла… — Кирпонос бросил 
карандаш на карту. — Так вот, несмотря на явную необходимость перейти к обороне,

 придется потребовать от Костенко продолжать наступление, чего бы это ни стоило.


      Бои приближались к Киеву.
      Нараставшая угроза окружения войск левого крыла фронта тревожила всех. 
Много думали над этим и мои помощники в оперативном отделе. В молодых, горячих 
головах рождались отчаянные по смелости планы. Ко мне прибежал капитан Айвазов, 

взбудораженный, с горящими глазами.
      — Послушайте, товарищ полковник! Я, кажется, нашел выход, который в корне 

все изменит.
      — Ну давай, Александр Иванович, — сказал я. — Только короче. Сам знаешь — 

время горячее.
      План Айвазова был дерзким. Поскольку боевые действия в пределах нашего 
фронта, по существу, носят очаговый характер и у противника, как и у нас, нет 
сплошной линии обороны, надо воспользоваться этим и создать южнее Коростеня 
подвижную ударную группу войск из танков и мотопехоты, бросить ее на юг в 
направлении на Аннополь, Головин, Вересы, овладеть Житомиром, а затем и 
Бердичевом…
      Заметив мою скептическую гримасу, Айвазов начинает еще больше горячиться:
      — Товарищ полковник, главное во внезапности и военной хитрости. Нам 
помогут партизанские отряды. По нашему сигналу они поднимут в тылу фашистов 
такой переполох, что те не скоро разберутся, в чем дело. А тут и наши 
парашютисты поддадут жару, перехватят шоссе, отвлекут на себя внимание. 
Воспользовавшись этим, подвижная группа выполнит задачу. Вслед за ней части 
пятнадцатого стрелкового корпуса закрепят успех. Этот внезапный удар заставит 
противника оттянуть свои дивизии, что поможет нашим левофланговым армиям 
соединиться с главными силами фронта.
      Айвазов показывает мне свои расчеты и выкладки. Голова у него светлая. 
Чувствуется, что капитан хорошо разбирается в оперативном искусстве. Но вот 
беда — в горячности своей он то и дело отрывается от реальной обстановки, от 
наших возможностей. И хотя мне жалко разочаровывать товарища, я очень быстро 
опровергаю его доводы. Погрустневший капитан свертывает в трубочку свои листки, 

признается, что многое недодумал.
      Я отпускаю его. А на душе теплеет. Приятно работать с думающими людьми, 
которые понимают свои обязанности «не от сих до сих», а вкладывают в дело весь 
пыл сердца.