распоряжение.
      Вместе с Тупиковым мы набросали проект боевого приказа:
      «Военному совету 26й армии. Противник заканчивает сосредоточение своих 
основных сил в районе Карапыши, Богуслав, Тетиевка с целью прорваться к 
каневским переправам. Занимаемые вами позиции и ваши силы вполне обеспечивают 
разгром врага и преграждение ему пути к берегам Днепра. Для этого только нужно, 

чтобы весь личный состав армии, от вас до бойца, жил единой волей: лучше ценою 
жизни не пустить врага к Днепру, чем живым перейти на восточный берег, отдав 
врагу западный.
      Обращаю внимание на необходимость сочетания упорства огневой обороны до 
последнего патрона с активными контрударами, особенно силами вашей кавалерии.
      Приказываю: разгромить врага при его попытках прорваться к Днепру и 
продолжать упорно удерживать занимаемый вами рубеж».
      Отпечатав документ на машинке, я поочередно отнес его на подпись 
начальнику штаба, командующему и члену Военного совета.
      Подписав приказ, генерал Кирпонос спросил меня:
      — А вы представлялись новому члену Военного совета?
      — Нет, не пришлось еще.
      — Ну вот как раз и случай подвернулся. Допечатайте его подпись под 
приказом и доложите ему.
      Второй член Военного совета фронта дивизионный комиссар Евгений Павлович 
Рыков прибыл к нам вскоре после гибели Н. Н. Вашугина. Но с первых же дней ему 
пришлось с головой окунуться в недостаточно налаженную деятельность тыловых 
служб и подготовку резервов, и поэтому его почти не видели на командном пункте. 

Когда он бывал в штабе фронта, я находился в войсках. Так и не удалось 
познакомиться с ним.
      Мне было известно, что Рыков прибыл к нам с должности члена Военного 
совета СреднеАзиатского военного округа. Я рассчитывал увидеть бывалого, 
заслуженного комиссара, начавшего свой боевой путь еще со времен гражданской 
войны. Но, войдя в кабинет, в изумлении застыл у двери. Изза стола навстречу 
мне поднялся совсем еще молодой человек. Невысокую плотную фигуру облегала 
гимнастерка, туго перетянутая ремнем. Где я видел это румяное лицо с чуть 
вздернутым носом, озорные светлосерые глаза, буйную светлую шевелюру? 
Вспомнил! Еще летом 1933 года, когда я учился в академии, мне довелось 
проходить стажировку на Украине в 1?й червонноказачьей кавалерийской дивизии. 
Рыков тогда был еще совсем молодым политработником, инструктором политотдела 
дивизии. Ему было не более 25 — 26 лет. Помнится, он радушно приютил меня в 
своей холостяцкой комнатушке. Мой гостеприимный хозяин не только по возрасту, 
но и по службе в армии был значительно моложе меня и поэтому с большим 
интересом расспрашивал о гражданской войне, о службе в послевоенные годы. 
Многие вечера мы посвятили задушевным беседам. Рыков с юношеской искренностью 
рассказывал о своем детстве, о далеком селе КатонКарагай, затерявшемся гдето 
в предгорьях Алтая. Родился он в декабре 1906 года в бедняцкой казачьей семье. 
Детство было трудным, с раннего возраста пришлось ему подрабатывать у сельских 
богатеев. Хотя учиться в сельской школе Рыкову удавалось урывками, 
любознательный и способный паренек обогнал в учебе своих сверстников. В 1925 
году комсомольцы волости избирают Евгения своим вожаком. Кипучая энергия и 
незаурядный ум комсомольского секретаря из КатонКарагая были замечены. Его 
выдвинули на работу в Семипалатинский обком комсомола. Отсюда он и ушел в 1928 
году в армию. Ловкий, хорошо физически развитый паренек с Алтая быстро завоевал 

уважение товарищей, его избирают комсоргом полка.
      Рыков с поразительной настойчивостью учится. Ночи просиживает над книгами,

 днем — в классах, на манеже, полигоне. Всегда в людской гуще и всюду — первый.
      Вскоре молодого комсомольского вожака перевели на работу в политотдел 
дивизии. Именно в это время в Проскурове мы с ним и повстречались впервые.
      И вот сейчас я снова вижу перед собой своего старого знакомого. За восемь 

лет из инструктора по комсомолу он вырос в члена Военного совета одного из 
главных фронтов. Внешне он мало изменился. Если бы не по два ромба в петлицах 
гимнастерки, я, наверное, не удержался бы и воскликнул: «Здравствуй, Женя!»
      Но принял он меня неожиданно сухо: будто мы впервые встретились. Назвал 
свою фамилию, я — свою. Усадил меня у стола и засыпал деловыми вопросами: что 
нового на фронте, как работает оперативный отдел, хорошие ли в нем подобрались 
люди, как они настроены. Теперь уже и трудно вспомнить, о чем мы говорили, но 
беседа длилась свыше часа.
      Поначалу немного уязвленный странной забывчивостью старого знакомого, я 
отвечал официально и скупо, но потом увлекся его неподдельным и горячим 
интересом ко всему, чем мы жили, его простой, товарищеской манерой обращения и 
не заметил сам, как разговорился.
      Рыков расспросил о моей семье. Узнав, что она эвакуировалась в Ташкент, 
он чтото записал себе в блокнот. Я тогда не придал этому значения. И только 
впоследствии, из письма жены, узнал, что молодая супруга дивизионного комиссара 

Нина Мартиросовна, проживавшая в то время в Ташкенте, приняла на себя некоторые 

хлопоты по устройству и обеспечению моей семьи на новом месте.