- Почему? Может, это очень важно. Ведь не мог же такой сильный духом человек ни 
с того ни с сего прослезиться. 

- Не скажу. 

Она упорно стояла на своем, не реагируя на наши аргументы. Разговор происходил 
в присутствии ее мужа Михаила Михайловича. Он предположил, что Георгий 
Константинович прослезился при воспоминании о Монголии. Но я не мог этому 
поверить, так как Г. К. Жуков гордился своей миссией в этой стране. Говорил 
скромно, что "войну провел, кажется, неплохо". 

Однажды на даче маршала, улучив подходящий момент, я спросил его о причинах 
волнения при отъезде в Киев в апреле 1940 года. Что значили слезы, если они 
действительно были, - радость или огорчение? 

Маршал ответил не сразу. Помолчали. Потом поведал (привожу ответ почти 
дословно). 

- Я был польщен высокой оценкой выполнения поставленной задачи в Монголии со 
стороны высшего руководства партии и государства. Ведь меня назначили на более 
ответственный пост - командовать одним из важнейших приграничных военных 
округов. В беседах со Сталиным, Калининым и некоторыми другими членами 
Политбюро я окончательно укрепился в мысли, что война близка, она у порога 
нашего дома, она неотвратима. Да и новый для меня пост командующего таким 
ответственным приграничным округом являлся тому свидетельством. Но какая она 
будет, эта война? Готовы ли мы к ней? Успеем ли мы все сделать? И вот, 
наполненный ощущением надвигающейся трагедии, я смотрел на беззаботно 
провожавших меня родных и товарищей, на Москву, на благоухающий мир природы и 
радостные лица москвичей и думал, что же будет с нами? Придется ли еще раз 
разделить радость жизни вот такой, как представлялась она тогда? Многие же 
этого не понимали. Мне как-то стало не по себе, и я не мог сдержаться. Я 
полагал, что для меня война уже началась. Но, зайдя в вагон, тут же отбросил 
сентиментальные чувства. С той поры моя личная жизнь была подчинена предстоящей 
войне, хотя на земле нашей еще был мир. 

...В первую послевоенную встречу, сидя за обеденным столом, я спросил его: 

- Товарищ Маршал Советского Союза, как же вы могли перенести все это? 

Для ясности, мне кажется, не лишне напомнить читателю, что понималось под 
словом "это". "Это" - заочное снятие его с должности Министра Обороны в 1957 
году и сложившаяся вокруг него обстановка. Когда он возвратился из Югославии в 
Москву, на аэродроме его уже никто не встречал. Его кабинет занимал другой. 

Услышав мой вопрос, он посерьезнел и ответил: 

- Когда я вернулся домой, я принял двойную порцию снотворного и уснул. 
Проснувшись, повторил то же самое. Так длилось пятнадцать дней. Я просыпался, 
ел, принимал очередную порцию снотворного и засыпал. Во сне я пережил беду, 
хотя и ослаб. Несколько успокоившись, обратился в ЦК за разрешением поехать на 
юг отдохнуть. Там я пришел в себя. 

Он улыбнулся и добавил: так что советую, в случае чего... 

Многое мне еще предстояло узнать. Самые сокровенные страницы биографии маршала 
прочитывались мной постепенно одна за другой, по мере изменения обстановки не 
только непосредственно вокруг командующего, но, порой, и в стране. 

В первых числах ноября 1939 года, находясь в Улан-Баторе, он командировал меня 
в Москву с наградными материалами, и уже 17 ноября был опубликован Указ 
Президиума Верховного Совета СССР о награждении отличившихся на Халхин-Голе. 
Провожая, Георгий Константинович наказывал: "Зайдите сразу к Михаилу 
Михайловичу Пилихину, моему двоюродному брату, передайте вот этот чемодан и 
письмо. Живет он недалеко от центрального почтамта, в Брюсовском переулке, 21. 
Скажите, непременно приеду с подарками, как обещал. А вот эту записку отдайте 
директору Центрального универмага Военторга". 

Последняя просьба может показаться курьезной. Герой халхингольских событий, 
грозный укротитель самурайской орды... просил продать ему несколько метров 
ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. 
Материального изобилия страна не достигла. Не от хорошей жизни он обращался с 
такой просьбой к работникам торговли. Она вполне соответствовала его личной 
скромности и непритязательности. Ясно, что другой при таких заслугах замахнулся 
бы куда на большее, и ему это сделали бы, как говорится, с доставкой на дом. Но 
в том-то и дело, что Жуков никогда не отождествлял своей должности с 
собственной персоной и не злоупотреблял высоким положением. 

Михаил Михайлович рад был получить весточку. Прочитал письмо несколько раз, 
показал мне. Георгий Константинович писал: "Миша, шлю тебе привет. Очевидно, я