волевой человек ослабел и нуждался в посторонней помощи. 

Во время ужина ему поставили вазу с моченой антоновкой. Он любил, чтобы яблоки 
находились в рассоле. Я сказал, что самая лучшая антоновка растет на Курской 
земле, на моей родине. Она чиста, крупна, ароматна. При зрелости становится 
желтой и очень вкусной. Замачивают ее не сразу, а дают отлежаться. Для вкуса и 
запаха в рассол кладут яблочную ромашку. Создается неповторимый аромат, а 
яблоко становится приятным во всех отношениях и может храниться в рассоле до 
нового урожая. Маршал внимательно слушал. 

В последующие годы я регулярно посещал маршала на его даче в Сосновке. И каждый 
раз он спрашивал: "Как вы сюда добрались, на чем, почему не позвонили? Я бы 
прислал машину". 

Одна из таких встреч запомнилась мне как-то по-особому. Я имел время подумать и 
оценить складывающуюся обстановку как бы со стороны. 

...Въездные ворота загородной дачи неторопливо открылись, и "Чайка" бесшумно 
подкатила к подъезду. В живописном сосновом бору - величественно и тихо. 
Хвойный аромат смешивался с запахом цветущих трав и фруктового сада. Небольшая 
оранжерея, где были высажены гладиолусы, розы, астры и другие цветы, придавала 
окружающему пейзажу ощущение уюта. Ласкающая тишина и какая-то особенная 
торжественность обстановки напоминали о вечности жизни, ее развитии и 
обновлении. 

На простом обычном деревянном диване, какие часто можно видеть в общественных 
садах и парках, сидел человек с газетой. Некогда заставлявший врага содрогаться,
 человек этот выглядел очень умиротворенно: расстегнутый воротник белоснежной 
рубашки, шерстяная кофта, темные домашние брюки и легкие лакированные туфли. 
Чувствовалось, что за чтением газеты он был напряжен. Но тут же приветливо 
принял меня, расслабился и активно включился в разговор. 

Наша теплая встреча (она была не последней) закончилась надеждой, что может 
повториться. От всего сердца у меня вырвались слова, без которых, кажется, 
нельзя было покинуть его: "Будьте счастливы, дорогой Георгий Константинович!" 
Мы распрощались, глядя друг другу в глаза. О чем он думал в эти минуты? 
Сдерживая слезы и подкатившийся к горлу комок, я крепился и успокоился лишь на 
пути к Калининскому проспекту. 

О Г. К. Жукове, как о полководце, никто лучше не может сказать, чем его 
ближайшие соратники по войне. "В славной когорте советских полководцев, так 
блестяще завершивших военные действия разгромом армий фашистской Германии, он 
был самым заметным", - писал А. М. Василевский. Высоко отозвался о нем М. А. 
Шолохов: "Жуков был великим полководцем суворовской школы". 

Но, пожалуй, мало кто знает, что Георгий Константинович был чувствителен даже к 
мелочам жизни, раним душой, подвержен обидам, отходчив и терпеть не мог 
несправедливость. Благодаря своей внутренней силе и огромному самообладанию он 
умел скрывать свои чувства, а самая сложная обстановка на фронте как бы давала 
ему работу, пробуждала в нем вдохновение, собранность души и мыслей для того, 
чтобы выйти из критической ситуации и победить. Исполнением служебного долга он 
подавлял в себе личные обиды, не считался с ними, когда дело касалось 
государственных интересов. 

В апреле 1941 года, возвращаясь из очередного отпуска, в Москве я встретил 
своего бывшего командира батальона полковника Г. М. Михайлова. Как и многие 
другие халхингольцы - Герои Советского Союза - он был слушателем Академии 
бронетанковых и механизированных войск. 

Михайлов рассказал, что в прошлом году принимал участие в проводах Г. К. Жукова.
 Тот уезжал командовать Киевским особым Военным округом. На платформе Киевского 
вокзала собрались родственники и соратники по Халхин-Голу, представители 
наркомата обороны. 

Г. К. Жуков благодарил всех, кто пришел проводить его к новому месту службы. В 
разговоре был сдержан. Иногда шутил и говорил: "Мы еще встретимся". 

- Нам, провожавшим, - говорил Михайлов, - показалось, что Жуков чем-то 
расстроен, а некоторые говорили, что он даже прослезился. 

- Не может быть, - возразил я. 

- Нам тоже не верилось, но... ошибиться мы не могли. Шли годы. В одной из бесед 
жена М. М. Пилихина Клавдия Ильинична, включившись в наш разговор, сказала: 

- Никто не видел слез Жукова, а я видела. 

- Чем это было вызвано? - спросил я ее. 

- Не скажу.