в Специи и в Генуе. Он послал сына совершенствоваться на верфи в Гамбург и 
Бремен, но тот не слишком увлекся судостроением, познакомился с немецкими 
социал-демократами и коммунистами, проникся идеями, которые совершенно не 
соответствовали тому, что проповедовалось в семье молодого хозяина фирмы. 
Блудный Сын оказался предприимчивым, ловким, хитрым подпольщиком, чрезвычайно 
удачливым в выполнении самых рискованных поручений. Это он, пользуясь 
положением второго помощника капитана парохода, везущего в Испанию разобранные 
"мессершмитты" последней модели, выкрал чертежи самолетов из сейфа, а затем 
положил их обратно. Однажды Блудный Сын в ответ на похвалу Кертнера сказал: 
"Это что! Были бы у меня время и средства, я бы достал корону Виктора-Эммануила 
и снял с нее копию". Может, Блудный Сын не выдержал допросов, пыток и выдал 
товарищей, рассчитывая на то, что отец поможет освободиться своему 
раскаявшемуся отпрыску, разыгравшему "Возвращение блудного сына"? У отца 
огромные связи, огромные деньги, он много сделал для итальянского военного 
флота, может рассчитывать на заступничество самого дуче. 

Еще больше подозрений вызывал у Этьена муж Эрминии. Не случайно Этьен так 
встревожился, когда его застал в фруктовой лавке Маурицио! Красивый парень с 
характером, который можно определить словами "бери от жизни все". В подпольной 
борьбе самое опасное - когда человек любит прихвастнуть, а кроме того, часто 
наступает на пробку. Хвастун может легко проговориться в компании приятелей, 
перед которыми ему захочется побахвалиться. Хвастовство - самый опасный порок у 
того, кто обязан держать язык за зубами и строго придерживаться правил 
конспирации. Этьен где-то читал, не помнит, где именно, скорее всего у Бальзака,
 что обманутые страсти, оскорбленное тщеславие, болтливость - самые лучшие 
агенты полиции. А сожитель Эрминии - во власти оскорбленного тщеславия, он 
любит вспоминать, как его в армии обошли чинами, наградами, и начинает 
объяснять случайному собеседнику, почему обошли - из-за симпатии к антифашистам.
 А долго ли проболтаться, когда бутылка виноградной водки - граппы - уже 
распита? Граппа, поставленная полузнакомым собутыльником, который кажется таким 
симпатичным и вызывает полнейшее доверие лишь потому, что щедр на угощение. А 
щедрость этого симпатяги весьма кстати, потому что Эрминия отказалась сегодня 
выдать деньги на попойку... 

Остался бы Оскар, Гри-Гри или Скарбек в фруктовой лавке пить граппу с Маурицио 
после того, как Эрминия передала все секретные подарки? 

Но, судя по всем допросам, Эрминия вне подозрений, и Этьен терялся в догадках: 
как же ее сожитель мог оказаться доносчиком, если связь поддерживалась только 
через Эрминию? Только она знает туринский адрес, откуда тянется ниточка к 
Скарбеку. 

"Моменто", видимо, осталось вне поля зрения ищеек. Нет никаких оснований 
считать, что в "Моменто" заглядывали сыскные агенты и что в фотоателье были 
какие-нибудь неприятности. 

И все-таки очень тревожил муж Эрминии с его букетом привычек, со скользкими 
чертами характера, прямо противопоказанными подпольной работе... 

В день прибытия Кертнера туринская ОВРА устроила ему несколько очных ставок, 
которые позволили судить о масштабах постигшей его катастрофы. 

Он отказался признать, что знаком с другими арестованными, за исключением 
авиатора Лионелло, своего летного инструктора. 

Первая очная ставка состоялась с Блудным Сыном, тот держался отлично. 

- Вы когда-нибудь видели этого человека? - следователь кивнул на Кертнера, 
которого ввели в комнату. 

Вот не рассчитывал Кертнер увидеть в Турине того самого следователя в дымчатых 
очках и с лысиной-тонзурой, который допрашивал его последние дни в Милане. 

- Уверенно сказать не могу... - неуверенно произнес Блудный Сын. Может быть, 
видел, а может быть, и не видел. Этот синьор не врач? Кажется, я встретил его в 
местной больнице, когда пришел туда проведать одну близкую знакомую. Впрочем, 
может быть, я ошибаюсь. Вы не гинеколог?.. 

В тот же день состоялась очная ставка с Паскуале Эспозито. Кертнер отказался 
признать в нем знакомого. Кажется, он мельком видел синьора на палубе парохода 
"Патриа", а затем этот синьор почему-то оказался его соседом по столику в 
траттории у фабричных ворот "Мотта". 

Кертнер несколько раз заставил Паскуале назвать свое имя и свою фамилию, 
недоуменно пожимал плечами и наконец сказал: 

- Не обижайтесь, пожалуйста, но ваше имя мне ничего не говорит. Однако для 
точности мне надо было бы навести справки у компаньона. Может, вы имели дело с 
синьором Паганьоло, а не со мной?