оно и правда. Вот Понизовкин свой завод расширяет, ставит дело на широкую ногу. 
Поди, ему война и впрямь праздник, что твое рождество или пасха. 

Горькая правда о войне все больше проникала в гущу народа. В осенние дождливые 
вечера в нашей избе собирались мужики. Шли они к отцу, искренне полагая, что, 
раз он грамотный, читает книги, значит, должен все знать, объяснить, что к чему.
 

Заведет разговор один, вставит слово другой, и вот уже в избе гул стоит. 
Особенно горячился сосед Степан: дескать, нет в России села более горемычного и 
нищего, чем Шатрашаны. 

- И чего ты кипятишься, Степан, - пробовал урезонить его дружок Игнат. - Разве 
только в нашей деревне бедствуют мужики? Вот я повидал немало на свете. Где 
только я не был, и везде нашему брату мужику живется худо. Так уж заведено 
испокон веку на Руси. 

Помню, в один из осенних вечеров в нашей избе было особенно людно. Мужики 
собрались послушать новости, привезенные из Симбирска нашим соседом Герасимом 
Гуськовым. В тот вечер я поздно не ложился спать. Притаившись в углу, жадно 
слушал, старался не пропустить ни одного слова. 

В избе было тесно и душно. Махорочный дым облаком стоял под потолком. Мужики 
сидели вдоль стен на лавках. Герасим чинно, не спеша рассказывал: 

- Подъезжаю это я к селу Нагаткино, а навстречу мужичишка. Лошаденка еле тащит 
воз, а на возу всякого добра навалено: ящики, стулья, узлы. "На новое 
жительство?" - спрашиваю. А тот аж захлебывается от радости: "Домой, мил 
человек. Домой барахлишко везу. Бог послал, не обидел. Добрые люди дали. Бери, 
говорят, барское добро, не жалко..." Остановились мы, закурили, мужичок и 
пояснил: "Нагаткинские-то разгромили своего помещика Белякова, все из усадьбы 
растащили, а последушки мне разрешили взять, животность начали делить, а потом, 
гутарят, и за землю примутся. Вот как, мил человек, на свете бывает. Был пан да 
пропал... Жаль, не нагаткинский я, а то бы мне и коровенка досталась..." 

Герасим оглядел слушателей и продолжал: 

- Мужик поехал своей дорогой, а я решил завернуть к имению Белякова. Думаю, 
надо же самому поглядеть, как там они с помещиком разделались. Подъезжаю - и 
вправду: возле усадьбы людей видимо-невидимо. Все о чем-то хлопочут, кричат. 
Телеги с барахлом стоят. Волокут коров, лошадей. Ну как ни есть - ярмарка! 

- А ты чего же подарочка не прихватил? - поинтересовался Игнат. 

- Чего на добро соседних помещиков зариться? У своих надо брать! А мы вот сидим 
все судим да рядим, как быть, - хмуро ответил Герасим. 

Мужики заволновались. Новости, привезенные Герасимом Гуськовым, взбудоражили 
всех. 

На следующий день в Шатрашанах только и было разговоров что о разгроме усадьбы 
Белякова. Большинство крестьян одобряли нагаткинцев, хвалили их за 
решительность и смелость. Лишь некоторые старики и зажиточные осуждали 
"бунтарей". 

Самые решительные и смелые предлагали: 

- Хватит зря языком, что цепом, молоть. Пошли к своему барину, теперь наш черед.
 

В нашей семье особенно воинственно был настроен дядя Афанасий. Он предлагал 
немедленно последовать примеру нагаткинцев: 

- Чего ждать? Надо идти в имение и брать за грудки управляющего. 

Дядя Гавриил предостерегал: 

- Не пори горячку! Подожди, посмотрим, как обернется дело с нагаткинцами. 

- Правильно! Ожидай, ожидай, Гаврила, - с издевкой говорил дядя Афанасий. - 
Видно, забыл, как с тебя чуть шкуру не спустил управляющий, когда ты прихватил 
сноп овса из барской скирды для своей лошаденки? 

При этом напоминании дядя Гавриил поморщился: 

- Как же! Забудешь такое! Все село я тогда обошел. Еле-еле наскреб денег. 
Принес управляющему штраф, а он, нехристь, взял как должное да еще обругал меня 
на своем басурманском языке. И чего это везде в имениях управляющие не из 
русских?