не мог послать ни гроша. 

Тогда отец решил: лучше уж мне помогать ему дома, чем гнуть спину на 
"паточного" фабриканта. И я вернулся в родное село... 

* * * 

Русско-японская война еще больше омрачила нашу безрадостную жизнь: призвали в 
армию дядю Петра. 

Провожали новобранцев рано утром. По дороге, поднимая столбы пыли, со скрипом 
двигались телеги, а за ними понуро брели мужики и бабы. На телегах трясся 
нехитрый скарб новобранцев: сундучки, котомки, узелки... 

Парни, еще не понимая, что их ждет на войне, бодро шагали по пыльной дороге и 
под гармошку пели: "Последний, нонешний денечек гуляю с вами я, друзья..." Те, 
что постарше, шли молча в окружении женщин и детей. Обливаясь слезами, бабы 
причитали по ним, как по покойникам: "И на кого же вы нас покидаете? Куда 
улетаете, соколики?.." 

Старики и старухи, которые уже не могли двигаться, сидели на завалинках и 
сокрушенно вздыхали: 

- Вернутся ли домой, родимые? 

- Чего заранее в гроб кладете? - урезонивал их один бывалый солдат. Японец нам 
не ровня. Он малорослый, дунешь, плюнешь - он и с копыт долой! Гляди, наши-то 
какие орлы! Да неужто не управятся? Шапками закидаем! 

Ходячей была тогда эта фраза, брошенная каким-то бравым генералом. Облетела она 
всю Россию, и многие поверили, хотели верить, что так оно и будет. Но когда с 
далеких полей Маньчжурии докатились первые слухи о поражении русских войск, это 
"шапками закидаем" стало произноситься не с бравадой, а с горькой иронией. 

Всю войну и долго еще поело нее лились слезы русских матерей, жен, сестер и 
детей. В нашей семье особенно убивалась бабушка. Она плакала и когда приносили 
письма, и когда долго не было их. Получив от сына весточку, она просила меня: 

- Ванюша, прочти, родной, что пишет мой ясный сокол Петя. 

Я разворачивал письмо дяди Пети и начинал читать, а бабушка, подперев рукой 
морщинистую щеку, маленькая, совсем постаревшая с тех пор, как сын ушел на 
войну, беззвучно плакала. 

В такие минуты мне становилось не по себе. Жалость к бабушке переполняла грудь, 
и я старался, как мог, успокоить ее: 

- Бабушка, да что же ты плачешь? Ведь дядя Петя жив, здоров. 

Но бабушка еще пуще заливалась слезами: 

- Пока жив. Да ведь я век прожила, знаю, что с войны мало кто цел-невредим 
возвращается. Чует мое материнское сердце - худо Петруше. 

Читая однажды письмо от дяди, мы не заметили, как в избу вошел отец. 

- От Петра? Ну как он там? Что пишет? 

- Да вот, прибыл на Сахалин, - стал я пересказывать отцу. - Войны там пока нет, 
а под Порт-Артуром, пишет, сильная сеча. Японцы что-то у нас отвоевали, а что - 
не разберу. Зачеркнута вся строчка... 

Отец взял из моих рук письмо, внимательно посмотрел его на свет, покачал 
головой и сказал, как мне показалось, с удовлетворением: 

- Японцы заняли Порт-Артур... Что ж, вести неплохие. 

Меня поразили слова отца. Как же так? Или он желает победы японцам? Но спросить 
об этом я не осмелился. 

Заметив мое недоумение, отец улыбнулся и сказал: 

- Ты, сынок, не ломай над этим голову. Молод еще. Подрастешь разберешься... 

На селе же по поводу неудач русской армии в Маньчжурии толковали так: 

- Сила русского солдата могучая, непобедимая. Не может быть такого, чтобы враг 
нас одолел. Тут что-то не так. Разве что начальство продает Россию японцам? 
Нам-то война одно разорение, а фабрикантам да помещикам она, видать, на руку. 
Говорят же фабричные, что богатеям доход от войны в карман идет. Присмотреться,