пять лет службы, - отвечал он с улыбкой. 

В Казань прибыли поздно вечером. Быстро высыпали на перрон. В темноте толкались 
и суетились у вагонов, громко окликали друг друга, боясь потерять товарищей, с 
которыми подружились в дороге. Сопровождающий нас унтер-офицер, из тех, которых 
в армии называют "кадровая шкура", поторапливал нас, и кое-кому из наиболее 
медлительных и нерасторопных досталось от него по шее. Унтеру хотелось поскорее 
сбыть нас с рук дежурному офицеру, прибывшему из полка для встречи пополнения. 

Подали команду "Смирно", а мы все еще не успели построиться. В темноте слышно 
было, как дежурный офицер со злобой отчитывал унтера: "Что за безобразие 
творится?" Его ругань внесла еще большее замешательство в наши ряды. Наконец мы 
кое-как построились, рассчитались на "первый-второй" и, взвалив на плечи 
сундучки, потопали в казармы на окраину города, к озеру Кабан. 

Новые казармы драгунского полка в сравнении с деревенскими хатами показались 
нам дворцами. Служба же в этих "дворцах", как мы убедились вскоре, была не 
сладкой. 

Первым делом всех нас разбили по эскадронам. Меня, Павлова и Зайнулина 
определили в первый эскадрон. 

В то время Казанским военным округом командовал генерал Сандецкий. О нем ходила 
недобрая молва. Нам рассказывали, с какой изощренностью расправляется этот 
изувер с нижними чинами. 

Надев солдатскую форму, мы должны были усвоить назубок нерушимые правила: не 
прекословь офицеру, ешь глазами начальство, ежели ты вышел в город, ходи по 
мостовой - тротуар не для солдата, и боже тебя упаси зайти в парк или городской 
сад - солдатской "серятине" там гулять запрещено. Малейшее нарушение этих 
правил грозило зуботычиной, гауптвахтой, а то и шомполами. 

Особенно доставалось от гарнизонных служак генерала Сандецкого молодым, еще не 
освоившимся солдатам. Кстати сказать, я как следует разглядел Казань лишь после 
того, как прослужил в полку зиму. Вышел в первый раз из казармы, вроде как из 
тюрьмы, к тому же с "прицепом" - в сопровождении бывалого солдата. По издавна 
установившемуся неписаному закону молодой солдат обязан был отблагодарить 
сопровождающего - выложить деньги на выпивку "няньке". Какое удовольствие от 
такой прогулки? Ходили мы по грязным закоулкам города, и, кроме кабака да 
осевших хибарок с подслеповатыми оконцами, я ничего не увидел. 

Отбывая карантин, мы приглядывались к офицерам полка, под начальством которых 
нам предстояло служить. 

В кавалерийских частях, в том числе и в нашем 5-м Каргопольском драгунском 
полку, было много офицеров из "благородных", из дворянской знати: князь 
Кропоткин, князь Абхазии, барон Корф... Все они произвели на нас, новобранцев, 
тягостное впечатление. 

- Ну, ребята, - делились мы впечатлениями, - достанется нам от их "благородий". 


Этот разговор услышал старый солдат - мой земляк Командин. 

- "Их благородия" вы редко будете видеть, - сказал он, - с вами будут 
заниматься унтер-офицеры. Но иные из них, особенно сверхсрочной службы, почище 
офицеров мордуют нашего брата. 

Ничего себе, успокоил! Через три недели после прибытия в полк мы убедились, 
насколько мой земляк был прав. Унтеры не давали нам вздохнуть. Только одна 
уборка коней занимала пять часов, да к ним еще семь часов конностроевых занятий.
 Весь день мы носились как угорелые из казармы в конюшню, из конюшни в казарму, 
из казармы на плац, с плаца в манеж и так до отбоя. Но это еще можно было 
вынести. Мы и дома привыкли работать от зари до зари. Куда труднее обстояло 
дело с обучением. Тяжело давалась нам конная подготовка. До выхода из казармы 
взводный унтер-офицер намечал для каждого из нас коня. 

- Ты, Тюленев, поседлай Гвардейца, ты, Зайнулин, - Гордого... 

Кони по масти были все одинаковые, их трудно было различить. Многие из нас 
часто путали их, седлали не тех коней, которых назначал взводный. А за это - 
ругань, насмешка или удар хлыстом. И совсем мука, когда тебе доставался 
Трясучий, плохо выезженный конь. Поскольку первое время верховая езда 
практиковалась без стремян, новобранцы до крови натирали себе шенкеля, мешком 
плюхались на землю. 

Павлов, с которым мы вместе прибыли в полк, не выдержал: через два месяца бежал 
в лютую стужу, заночевал где-то в стогу сена. Его нашли с отмороженными ногами. 
Началась гангрена. В лазарете ему ампутировали обе ноги. Через полгода он был 
отправлен домой.