присутствовавших. Ситуация сложилась не из простых. С одной стороны, не только 
логично, но и закономерно предложить слово члену Военного совета, который 
просто обязан изложить свое мнение. Конечно, кое о чем я бы мог сказать уже и 
тогда. Но ведь от меня ждали не гладких слов и общих рассуждений, а деловых 
предложений, отражающих всестороннюю осведомленность. А откуда все это взять, 
если я на новом месте менее суток? Так, по-честному, и пришлось ответить на 
вопрос командующего. Как мне показалось, все или по крайней мере большинство 
присутствовавших поняли меня правильно. 

Закрывая заседание Военного совета, командующий сказал, что окончательный 
вариант плана, с учетом высказанных здесь замечаний и предложений, он сегодня 
же доложит представителю Ставки генералу А. М. Василевскому. 

Из ставшего душноватым к концу заседания комфортабельного блиндажа мы с 
удовольствием вышли на свежий воздух. Солнце к тому времени поднялось по зимним 
понятиям высоко, и под его лучами теперь ослепительно сверкала белоснежная 
степь. А вокруг особенно контрастно чернели обгоревшие остовы полуразрушенных 
зданий. Над самим Вертячим стояла почти мирная тишина, и лишь долетавшие о 
передовой звуки редких, приглушенных расстоянием орудийных выстрелов словно 
напоминали о приближении грозных событий. 

Когда мы направились к машинам, К. К. Рокоссовский взял меня под локоть и увлек 
несколько вперед. 

- Вам, Константин Федорович, в известной мере, здорово повезло! - произнес он, 
как-то по-своему мягко выговаривая букву "л". - Кажется мне, наконец-то 
приступаем к уничтожению окруженной группировки с гарантированным успешным 
результатом. Дело только сейчас в том, чтобы принятый план осуществить без 
всяких задержек и накладок. 

Мне показалось, что в последней фразе командующего скрыто что-то недосказанное. 


- А у вас есть на этот счет какие-нибудь опасения? - спросил я. 

- Не то чтобы опасения. Скорее - готовность ко всякого рода неожиданностям. Вот,
 к примеру, Вертячий, по которому мы сейчас с вами идем. Его должна была брать 
24-я армия с севера. Однако Галанин, вопреки ожиданиям, задачи не решил и по 
ходу дела пришлось перепоручить это Батову, который наступал сюда с запада, да 
еще с форсированием Дона. 

К. К. Рокоссовский поведал мне, что хотя генерал П. И. Батов это задание в 
конце концов выполнил, за что был тогда удостоен ордена Суворова, однако время 
было потеряно, взаимодействие не сложилось, большая группировка противника 
выскользнула из вполне реально осуществимого окружения, сохранив основные силы 
примерно тысяч в двадцать пять штыков, и теперь противостоит той же 24-й армии. 


- Мне этот Вертячий, - закончил К. К. Рокоссовский, - на всю жизнь запомнится! 
Наступление - это не оборона. Здесь взаимодействие предъявляет к участникам 
куда более жесткие требования. 

Командующий замолчал. До меня теперь долетали, прерываемые скрипом шагов по 
мерзлому снегу, громкие рассуждения П. И. Батова о преимуществах размещения 
командного пункта армии именно в Вертячем. 

- Вы знаете, - неожиданно сменил тему разговора К. К. Рокоссовский. - Я ведь 
профессиональный военный. Всю свою взрослую жизнь я или воевал или готовился к 
участию в военных действиях... 

Очень сожалею сейчас, что моя память не смогла удержать в неприкосновенности 
тот давний, очень значительный для меня разговор. Вынужден привести его сейчас 
в том виде, в котором он мне запомнился: 

- Понимаю, что бескровных войн не бывает и все же ни на минуту не могу 
примириться с тем, что сейчас, в этой войне, самая малая победа дается нам 
ценой жизни многих людей. 

Перемежая фразы короткими паузами, Константин Константинович говорил о том, что 
мера ответственности и мастерства командира любого ранга проверяется 
соотношением потерь личного состава и достигнутого оперативного результата. 

- А вообще-то, - словно подводя итог своим размышлениям, произнес он, - мы 
должны быть готовы к тому, что битва предстоит тяжелая, кровопролитная, в 
полном смысле истребительная. 

Необычно взволнованно прозвучали слова К. К. Рокоссовского. Много я думал потом 
о сказанном им в минуту дружеской доверительной откровенности, часто 
возвращался к этому разговору мыслями на протяжении всей войны.