что ему перевалило за сорок пять, и юношеская подвижность, с какой он поднялся 
и вышел из-за стола, была тем первым впечатлением, на которое потом 
наслаивались все последующие. 

Минуту-другую мы, словно подыскивая тему для разговора, обменивались 
малозначительными фразами: "Как доехали?" - "Спасибо, хорошо!" - "Как 
настроение?" - "Отличное!" - и еще что-то в этом роде. Однако мне больше 
запомнились не эти фразы, а то, что удалось прочитать во взгляде, уловить в 
жестах и поведении командующего. 

Вскоре, однако, разговор наладился. И, наверное, не случайно зашел он о Москве. 
Интерес к тому, как и чем живет сейчас Москва, что нового в столице, К. К. 
Рокоссовский проявлял не из вежливости - оставил он на полях Подмосковья 
частицу своего сердца, и немалую. Находились тогда в Москве и его близкие: жена 
Юлия Петровна и дочь Ариадна. 

Константин Константинович оказался на редкость открытым и даже более того - 
нараспашку открытым человеком. Привлекательной с первых же минут была его 
манера общения. Он был ровным, деликатным, внимательным и буквально во всех 
других отношениях располагающим к себе, и, как потом мне довелось узнать, был 
таким всегда, со всеми без исключения - от рядового бойца до командарма. 

Говорил негромко, иногда задумывался, словно взвешивал приведенные доводы. 
Очень заметной была его способность вовремя отреагировать на намерение 
собеседника вступить в разговор. В такие моменты он замолкал на полуслове или 
поощрительно спрашивал: "Вы хотели что-то сказать?" 

Была в его поведении легко ощутимая интеллигентность. Громко смеялся он очень 
редко, чаще улыбался. При этом лицо его становилось удивительно красивым. 

Пока я рассказывал о тех главных переменах, которые произошли в самой Москве, 
московских военном округе и зоне обороны уже после назначения К. К. 
Рокоссовского командующим Брянским, а затем и Донским фронтом, мой собеседник 
не только заинтересованно следил за рассказом, но и внимательно, причем 
неназойливо, рассматривал меня, бросая временами короткие оценивающие взгляды. 
Вероятно и я делал то же самое, ибо уже через несколько минут смог бы, закрыв 
глаза, нарисовать в памяти портрет своего собеседника. 

- Курите? - спросил Константин Константинович и, не дожидаясь ответа, протянул 
открытую пачку "Казбека". 

- Спасибо, я предпочитаю трубку. 

- Пожалуйста, это дело привычки, - согласился Рокоссовский, неторопливо 
разминая папиросу. - Как вас устроили? 

Я ответил, что устроен с заботой, заметив при этом, что рабочая комната у меня 
значительно просторнее, чем светелка, занятая командующим. 

К. К. Рокоссовский чуть заметно улыбнулся. 

- Так и было задумано. К вам по роду вашей деятельности должно людей побольше 
ходить... А мне и этой кубатуры достаточно. 

Постепенно разговор перешел на фронтовые дела. Я заметил, что слово "фронт" К. 
К. Рокоссовским временами заменяется выражением "северный фас окружения". В 
этом для меня было что-то новое. 

- Выходит, - сказал я, - что два фронта - Сталинградский и наш (даже не пойму, 
как у меня появилось слово "наш" через какие-то полчаса после прибытия к новому 
месту службы) - сейчас выполняют единую и неразделимую задачу? 

- Именно так и получается! - озабоченно подтвердил командующий и, явно упреждая 
мой вопрос о причинах сложившегося положения, добавил: 

- В конце ноября при докладе Верховному я высказал свое мнение о 
целесообразности объединения Сталинградского и Донского фронтов под единым 
командованием для проведения операции по ликвидации окруженной группировки 
врага. По этому вопросу ни тогда, ни позже никакого определенного ответа не 
последовало. 

Командующий глубоко затянулся, стряхнул пепел в массивную пепельницу и 
посмотрел мне прямо в глаза. 

- Вы понимаете, Константин Федорович, что повторное предложение мною такой 
реорганизации выглядело бы не лучшим образом. Его ведь можно истолковать и так, 
что я лично заинтересован в получении всей полноты власти. А ведь Андрей 
Иванович Еременко и по званию, и по возрасту старше меня, всю тяжесть 
оборонительного периода вынес на своих плечах. Знаем мы друг друга с двадцатых 
годов, взаимодействие с ним отработано надежно, и, в конце-то концов, если