танками, быстро разделались с противником. Немцы разбежались, оставив убитых, 
разбитую машину и несколько мотоциклов. В этой стычке главные силы нашего 
отряда не участвовали.

В пути неоднократно вспыхивала то слева, то справа перестрелка между нашими 
разъездами и мелкими группами немцев. Это настораживало людей, не внося 
никакого замешательства.

Поход проходил спокойно. Соблюдался строгий порядок.

В деревушке – не помню, право, названия – расположились на кратковременный 
отдых. Людям надо было поесть. (Между прочим, в Туманове, где к нам 
присоединились кавалеристы, на железнодорожной станции застряли 
продовольственные эшелоны; мы взяли все, что удалось, на свои грузовики, а 
остальное взорвали…)

Я, Лобачев, Малинин и еще кто-то из офицеров штаба и политотдела армии зашли в 
избу. Охваченные заметной тревогой, хозяева встретили гостеприимно. Вбежал 
мальчишка.

– Ну, юный разведчик, какие новости?..

Он, застеснявшись, сказал, что перед вечером через деревню прошло три 
фашистских танка и машин пять с солдатами. Хозяйка добавила: беженцы из 
Ново-Дугино и Тесово – это километров пятнадцать севернее – передавали, что там 
много вражеских танков и автомашин. Прут – спасу нет…

Ее прервал мужской голос из темного угла избы:

– Товарищ командир, что же вы делаете!..

Я повернулся и присмотрелся. На кровати лежал седобородый старик. Оказалось, 
отец хозяйки.

Пронзительно уставившись на меня, он говорил голосом, полным горечи и боли:

– Товарищ командир… сами вы уходите, а нас бросаете. Нас оставляете врагу, ведь 
мы для Красной Армии отдавали все, и последнюю рубашку не пожалели бы. Я старый 
солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы 
делаете?..

Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их как пощечину, да и все 
присутствовавшие были удручены.

Конечно, мы попытались разъяснить, что неудачи временные, что вернемся обратно. 
Но, откровенно говоря, не осталось уверенности, что успокоили старого солдата, 
дважды раненного в первую мировую войну и теперь прикованного к постели. При 
расставании он сказал:

– Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию.

Снова в пути. Шагаю, а из головы никак не выходит эта изба, обреченная на 
бедствия семья, старый колхозник. Упрек его справедлив…

Миновав поле, центральная колонна опять втянулась в лес. Разведчики донесли: 
севернее нас продвигаются на восток части 18-й стрелковой ополченской дивизии. 
Мы ее подчинили себе, поставив задачу на совместные действия при встрече с 
противником.

С этого момента наша группа представляла уже довольно солидную силу, способную 
прорваться в любом направлении.

Соединение с нами обрадовало ополченцев. Но нужно сказать, что они в трудном 
положении не растерялись. Настроение и до встречи с нами было у них боевое. Это 
были москвичи, умевшие постоять за себя и за общее дело. Недаром во время битвы 
за Москву 18-я дивизия ополченцев, пройдя краткую, но умную школу под 
руководством опытного генерала Петра Николаевича Чернышева, героя обороны 
Смоленска, получила звание гвардейской…

Близился рассвет. Прошагали мы не менее тридцати километров по изнуряющему 
распутью. Очень устали. В это время мне и донесли, что примерно в трех 
километрах приземлился самолет У-2. Я послал туда полковника Баранчука, 
начальника ВВС армии. Вскоре он вернулся с радостной вестью – в Гжатске наши 
войска, накануне там были Ворошилов и Молотов.

Обрадовавшись, Баранчук не подумал, что нужно бы привести летчика, и даже не 
расспросил его более подробно. Я приказал доставить летчика к нам, но самолет 
уже поднялся и полетел почему-то на запад.

Известие быстро распространилось в отряде. Отовсюду просьбы – разрешить