приманки. Ее даже особо не охраняли – все равно бежать некуда. И вот как-то раз,
 когда охранники отлучились перекусить, в дверь постучали. Вошел незнакомый 
человек, европеец, отличавшийся от других не совсем обычной одеждой и 
произношением английских слов, сказал, что хочет снять комнату. Анна тут же 
поняла, что перед ней русский. Она быстро выпроводила гостя, сказав: «Идите, 
идите, здесь случилось большое несчастье». Это был сотрудник посольства, 
разведчик Михаил Иванов. В Центр ушло срочное сообщение: «По имеющимся 
сведениям, пять дней тому назад арестованы Инсон и Жиголо за шпионаж, в чью 
пользу, неизвестно. Данные проверяю».

Долго проверять не пришлось.

Взятый в плен в Маньчжурии японский генерал-майор Томинага Кёдзи рассказывал, 
что японцы через советских представителей в Токио трижды предлагали обменять 
Зорге на кого-либо из провалившихся в СССР японских разведчиков. И трижды 
получали ответ, что такой человек нашим представителям неизвестен.

М. И. Иванов в то время находился в Токио. «Меня часто спрашивают, можно ли 
было спасти Зорге, – пишет он. – Мое мнение – да. Ведь вызволили же, правда, 
после смерти Сталина, советских разведчиков Джорджа Блейка, приговоренного 
британским судом к сорока двум годам тюремного заключения, и Хайнца Вольфе, 
получившего 12-летний срок в ФРГ, или Рудольфа Абеля, отбывающего пожизненное 
заключение в США. Думаю, мы имели такую возможность в отношении Рихарда Зорге 
даже в день, предшествовавший казни…

6 ноября 1944 года наше посольство в Токио давало прием по случаю октябрьских 
торжеств, и впервые за дни войны на него явился высокий чиновник – министр 
иностранных дел Мамору Сигэмицу, лис, каких свет не видывал. Во время беседы с 
советским послом Я. А. Маликом, рядом с которым стоял я, он пространно говорил 
о том, что-де между нашими странами никогда, кроме 1904–1905 годов, не было 
военных конфликтов, всячески выказывал дружелюбие, витиевато рассуждал о 
японском благородстве. Он чего-то ждал от нас, я это явно ощущал. Замолви мы 
слово за Зорге – и казнь бы на следующий день, скорее всего, не состоялась. Но 
кто нас уполномачивал? А ведь варианты имелись. В Советском Союзе было 
арестовано несколько японских шпионов… Да и японская сторона, похоже, этого 
желала и ждала: два с лишним года она не приводила в исполнение смертный 
приговор, вынесенный Рихарду еще в 1942 году. Но НКИД СССР и посольство в Токио 
отмалчивались…

Сигэмицу озадаченно потоптался и раскланялся с нами. На другой день – в 10 
часов утра 7 ноября 1944 года – Зорге был казнен…»

Трудно сказать, чего ждал от советского посла министр иностранных дел Японии – 
может быть, и чего-то иного, а не просьбы о помиловании советского разведчика. 
Но, в самом деле – почему Зорге не обменяли? Неужели он не заслужил этого?

«Он погиб, поскольку мы не поставили вопрос о его выдаче или обмене, – считает 
генерал Павел Судоплатов. – Такая практика вообще была. И, как правило, мы 
выручали своих людей, например, Федичкина в Польше в 1934 году, Вольвебера, 
будущего министра госбезопасности ГДР, в 1938 году в Швеции. Я помню, что 
Фитин… писал запрос в Коминтерн о Зорге в 1941 году. Но Зорге нарушил правила, 
он начал давать показания, рассказывать о своей работе на СССР».

Да, это правило соблюдалось непреложно – арестованный разведчик должен был 
молчать. Правда, Зорге не получил инструкций на случай провала – но кого это 
интересовало?

Но тут опять же есть один нюанс, который почему-то всегда опускается. Говорят, 
что Сталин не захотел обменять Зорге. Должно быть, видится это так: на 
каком-нибудь из заседаний он должен был вынуть изо рта трубку и сказать: «А не 
обменять ли нам этого немца из Токио на какого-нибудь японца?» Но, чтобы 
захотеть, он для начала должен был знать, что японцы предлагают такой обмен. 
Кто-то должен был доложить ему, попросить за Рихарда – мол, человек столько 
сделал для Советского Союза, вы сами говорили, что он стоил целой армии, он 
заслужил жизнь… Вопрос только: кто конкретно должен был это сделать? Зорге 
относился к Разведупру, а значит, и выйти с этим ходатайством следовало 
начальнику Разведупра.

Наверное, будь на этом месте Берзин, он бы так и поступил. И, должно быть, так 
же поступил бы боевой летчик Проскуров. Да и танковый генерал Голиков тоже, 
может быть, не оплошал. Но ни того, ни другого, ни третьего к тому времени уже 
не было в разведуправлении. Первые два – расстреляны, последний командовал 
фронтом и давно забыл обо всех на свете агентах и резидентах. После Голикова 
многострадальный Разведупр принял еще один танкист – генерал-майор Панфилов, 
через девять месяцев тоже убывший на фронт. А управлять разведкой пришел 
генерал-майор Ильичев, профессиональный политрук, за ним – генерал-лейтенант 
Кузнецов, тоже политрук. «Комиссарское» начальство прославилось тем, что 
безропотно сдавало своих разведчиков госбезопасности, едва оное ведомство 
проявит к ним интерес, даже не пытаясь их отстоять. Сколько надо выпить, чтобы 
предполагать, что это руководство поставит вопрос об обмене «политически