сомнительного» провалившегося разведчика, да еще признавшегося в работе на 
СССР?

…Ходзуми Одзаки перед казнью повел себя совершенно иначе. О его предсмертных 
записках не пишут в советской печати. Он тоже написал историю своего 
сотрудничества с советской разведкой, но совсем в другом ключе – как историю 
падения. «Сейчас я ожидаю окончательного приговора. Я достаточно хорошо 
осведомлен о важности законов, которые я нарушил… Выйти на улицу, жить среди 
друзей, даже после того, как пройдет много лет, уже невозможно и с точки зрения 
моей совести, и с точки зрения моих возможностей и сил… Я счастлив при мысли, 
что родился и умру в этой, моей стране…»

Зорге остался в тюрьме таким же, каким был – или, по крайней мере, ничем не 
выдал происходивших в нем перемен. Одзаки же изменил свои приоритеты. В тюрьме 
он по-новому оценил то, что имел в жизни. За время заключения он написал 250 
писем жене и дочери. 73 письма были потом изданы и составили книгу, которая 
вышла под названием: «Любовь подобна падающей звезде».

«Моя любовь к семье проявила себя, как неожиданно мощная сила… поначалу читать 
письма жены было для меня так болезненно, что я не мог взглянуть на фотографию 
моего ребенка. Иногда я рыдал, иногда обида переполняла меня, и я думал, 
насколько все было бы проще, не будь у меня семьи… Профессиональные 
революционеры не должны иметь семьи…»

А еще он написал: «Я не трус, и я не боюсь смерти».

Клаузена после суда продолжали содержать в тюрьме Сугамо. В то время американцы 
уже бомбили Токио. Японские тюремщики мстили европейцу по-своему: во время 
бомбежек камеры заключенных-японцев отпирали, чтобы те могли укрыться во дворе 
тюрьмы, а на Макса это правило не распространялось. «Во время одного из налетов 
я чуть было не погиб. При этом в моей камере в три часа дня было темно, как 
ночью… С неба градом сыпались тысячи зажигательных бомб. Едкий дым проникал в 
мою камеру. Сквозь решетку в окне беспрестанно влетали горящие и тлеющие куски 
дерева, должно быть, обломки некогда стоявших поблизости домов. Я едва успевал 
тушить то и дело загоравшиеся циновки на полу…» Потом Макса перевели в 
каторжную тюрьму на острове Хондо, в каменную одиночку под землей, где не было 
даже соломенных циновок. Раз в день давали по чашке риса и два раза в неделю – 
по кусочку хлеба. Раз в месяц – баня, всяческое общение с кем бы то ни было 
запрещено. Долго в таких тюрьмах не живут, особенно европейцы – но война уже 
близилась к концу, и Макс выжил. Из тюрьмы его освободили американцы. Он был в 
ужасающем состоянии, страдал от авитаминоза и фурункулеза, не говоря уже о том, 
что он и вообще был болен – но живой. В четвертый раз ему удалось обмануть 
смерть. Первое, о чем спросил Макс, – это о судьбе жены. Ему ответили, что 
тюрьму, где содержалась Анна, разбомбили. Но она тоже выжила.

…Женская тюрьма постепенно пустела – заключенных-японок эвакуировали. Наконец, 
Анна осталась одна во всем блоке. Ей стали приносить все меньше еды, а в 
довершение всего соседнюю камеру превратили в морг, как будто в пустой тюрьме 
не было другого места. Но она не жаловалась, понимая, что именно жалоб от нее и 
ждут. Однажды бомба упала совсем рядом, потолок частично обрушился, дверь 
завалило. Трое суток Анна провела в разрушенной камере, пока ее не откопали. 
Когда они с Максом встретились, то не узнали друг друга. Но, несмотря на все 
болезни и невзгоды, именно им повезло – после войны Макс и Анна Клаузены, у 
которых в очередной раз отняли их фамилии, под именем Кристиансенов до старости 
прожили в Германии.

Бранко Вукелича отправили в концлагерь Абасири на острове Хоккайдо – самое 
холодное место Японских островов. Летом 1944 года он еще раз увидел жену и сына.
 Потом были только письма… «В отношении моего здоровья не беспокойся, – писал 
он 8 января 1945 года, за несколько дней до смерти. – Я переношу холод гораздо 
лучше, чем ожидал. (Вот только мой почерк становится от него хуже, чем обычно.) 
Печка, которую я так долго ждал, наконец, установлена; с ее появлением я сразу 
же вообразил себе картину: „Мы вдвоем. Жарится сукияки. Ребенок спит. В печке 
огонек… тепло также, как сейчас…“ Пожалуйста, расскажи нашему маленькому 
мальчику, как я был рад его письму.» 13 января Бранко Вукелич умер в лагере от 
воспаления легких. Его кремировали, урну с прахом прислали с Хоккайдо жене. 
Исико решила похоронить ее в православной церкви, где они с Бранко венчались. 
Священник согласился, а пока унес урну домой. На следующий день домик 
священника смела очередная бомбежка.

…Рихард внезапно вошел в жизнь Ханако Исии и так же внезапно исчез из нее. До 
лета 1942 года она не знала, где человек, которого она считала мужем. Летом 
женщину арестовали. Ее недолго держали в полиции, потому что ясно было, что 
Зорге говорил правду – «девушка из кафе» ничего не знала о его работе. Но 
теперь она поняла, что случилось с Рихардом. Однако все просьбы о свидании, все 
попытки выяснить его судьбу были безуспешны.

Время шло. Закончилась война. И вот как-то раз она увидела статью в японской 
газете: «Тайны дела Зорге – Одзаки». Из нее Ханако узнала, что оба разведчика 
были повешены. Тело Одзаки отдали его жене, а Зорге похоронили на тюремном