производил ужасающее впечатление». Присутствовавшему на свидании посланнику 
Кордту запомнилось другое: «Он держался прямо и производил впечатление человека,
 владеющего собой. „Мне запрещено давать вам разъяснения“, – ответил он на наш 
вопрос. Он не высказал никаких желаний, отказался также и от услуг адвоката…» В 
самом деле, можно себе представить адвоката, предоставленного посольством 
германского рейха, который защищает в судебном процессе коммуниста, обвиняемого 
в шпионаже на Советский Союз!

В конце ноября Отт получил и письмо из прокуратуры с кратким резюме данных 
следствия. Лучше бы он его не получал! «Находящийся под подозрением Рихард 
Зорге, – говорилось там, – в ноябре 1919 года в Гамбурге вступил в германскую 
коммунистическую партию…» – и так далее, все, о чем уже говорилось в этой книге,
 с одной лишь разницей. Зорге почему-то упорно утверждал, что работал не на 
военную разведку, а на Коминтерн. Совершенно отрицать контакты с Четвертым 
управлением было невозможно, и он путал, говоря, что точно не знает, к какой 
структуре относится организационно, что Четвертое управление обеспечивало его 
работу только технически. Вряд ли он на самом деле не знал, на кого работал – 
скорее делал вид, что не знает, чтобы избежать передачи в ведение военной 
контрразведки.

Отт, все еще находясь в состоянии шока от сделанного открытия и втайне надеясь, 
что это, все-таки, провокация, потребовал предоставить «вещественные 
доказательства», известил представителя гестапо и отправил приведенные японцами 
данные в Берлин, естественно, умолчав о степени откровенности, с которой 
обсуждал со своим другом Рихардом дела посольства. Началось расследование «дела 
Зорге» в Германии.

Пока шла вся эта бюрократическая канитель, Отт оставался германским послом, 
чего никак не могли понять имевшие восточные представления о чести японцы – 
ведь он, как говорят на Востоке, «потерял лицо». Нет, никто не ожидал, конечно, 
что генерал сделает себе харакири или же застрелится, до такой степени уважение 
к европейцам в Японии не простиралось – но все же ожидали, что посол после 
такого скандала подаст в отставку, потом – что его снимут.

Ничего подобного! Уже в самый разгар скандала Отт писал Риббентропу, доказывая, 
что в высоких кругах Японии к нему относятся по-прежнему: «Премьер-министр 
пригласил меня, когда я передал ему мои новогодние поздравления, на семейную 
встречу; его супруга по-прежнему тесно сотрудничает с моей женой в организации 
помощи японским солдатам. Меня, как и раньше, приглашают члены кабинета на 
ужины в узком кругу…» – и так далее… но все это была только видимость, 
восточная вежливость, не более… По мере выявления того, какое количество 
информации получала советская разведка через посла Германии и военных атташе, 
японские чиновники и дипломаты становились все осторожнее в контактах с 
немецкими коллегами. Посольство было основным инструментом, с помощью которого 
германское правительство могло влиять на правительство Японии, и этот 
инструмент катастрофически быстро переставал быть эффективным. Японо-германские 
отношения начали ухудшаться. Конечно, не следует считать, что причина тому – 
одно лишь «дело Зорге». К тому времени стало ясно, что Германия безнадежно 
увязла в войне с Советским Союзом, и это также не вдохновляло японцев на 
сотрудничество. Но и это дело сыграло свою роль. Отта отозвали через год, когда 
этот шаг уже не мог поправить дело. Так Рихард, уже находясь в тюрьме, в 
последний раз стал агентом влияния.

…Их содержали в тюрьме Сугамо. Врач Токутаро Ясуда, арестованный по этому же 
делу, оставил описание тюремных порядков. «В шесть часов утра – подъем. Через 
час – проверка. Дверь камер открывается. Трое тюремщиков спрашивают: жив? 
Заключенный должен встретить их, распластавшись в поклоне на полу. Далее – 
завтрак: горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин из прогнивших 
продуктов приходилось покупать за свои деньги. Если родственники заключенного 
были бедны, он не получал ничего. Днем – прогулка…» В общем, обычный тюремный 
режим с некоторой восточной спецификой, в виде поклонов и питания за свои 
деньги. С заключенными в то время нигде не церемонились.

Впрочем, возможно, европейцам делались некоторые послабления. Так, Макс Клаузен 
вспоминал, что, когда их возили на допрос, то японцам надевали кандалы, а его 
удостаивали наручников.

После растерянности и отчаяния первых недель Рихард держался мужественно. 
Переводил на допросах Иоситоси Икома, профессор германистики. Режим проведения 
допросов был либеральным, и в перерывах подследственный мог спокойно общаться с 
переводчиком. Тот вспоминает: «Мы беседовали с доктором Зорге на самые разные 
темы, но главным образом – о войне Германии с Советским Союзом; как видно, это 
интересовало его больше всего. Если советские войска одерживали верх, как это 
было на заключительной стадии Сталинградской битвы, он приходил в хорошее 
расположение духа, становился разговорчивее. В противном случае он выглядел 
разбитым и был очень скуп на слова. Он был большим другом Советского Союза. 
Доктор Зорге был прирожденным журналистом с характером искателя приключений… 
Мне точно известно, что уже после оглашения смертного приговора он писал в 
дневнике: „Я умру как верный солдат Красной Армии“».