Действительно, он был отчаянно смелым, но, освоившись в армии, стал и отчаянно 
недисциплинированным и агрессивным. Правила приличного поведения остались в 
тылу, и споры, в том числе и с унтер-офицерами, он предпочитал решать кулаками. 
В самом деле, почему бы и нет? За драку с унтером не расстреливали. А 
гауптвахта – что гауптвахта? На фронте это три – пять – десять суток отдыха, 
чем плохо-то? Однако теперь, имея аттестат, унтерские нашивки и Железный крест, 
он мог сделать и военную карьеру – стать офицером, и гражданскую. В перспективе 
ему была открыта дорога в любой университет Германии. Если уцелеет…

Тогда же ему впервые попались листовки группы «Интернационал». Так называли 
себя несколько социал-демократов крайне левого толка: Карл Либкнехт, Роза 
Люксембург, Клара Цеткин, Вильгельм Пик, Франц Меринг. С января 1916 года они 
сменили имя своего объединения и стали называться группой «Спартак». Идеи 
спартаковцев были примерно те же, что и у русских большевиков. Не всегда они 
выражались понятными словами, но измученным войной солдатам достаточно было 
того, что эти люди «против войны». Ну, а Рихард понимал все, что они писали, 
ибо умел изъясняться политическим языком – но и ему эти слова попали точно в 
сердце, как в «яблочко». Это был третий лежащий перед ним путь – путь 
политической борьбы, и Рихард выбрал его, как выбирали этот путь многие 
недовольные устройством жизни – и до него, и после него…

…Итак, в начале 1916 года ему торжественно вручили аттестат зрелости, унтерские 
нашивки и отправили обратно, в его 43-й резервный полк полевой артиллерии, на 
самый север мощного оборонительного вала французских войск, под стены 
малоизвестной крепости, которая называлась Верден.

Германское командование сконцентрировало на этом участке фронта огромные силы. 
Оно готовило операцию под претенциозным названием «Суд». Кронпринц Вильгельм 
лично командовал 5-й армией – она должна была послужить острием тарана, который 
пробьет брешь во французской обороне. Таран был мощнейшим. На участке фронта 
протяженностью всего в 13 километров немцы сконцентрировали 6 дивизий, 1225 
орудий и 202 миномета, которые за время кампании израсходовали 20 млн снарядов. 
Однако все это оказалось тщетной тратой сил. За три месяца ожесточенных боев 
германские войска не продвинулись ни на метр. Верден стал кровопролитнейшим 
сражением Первой мировой войны, и в этот ад угодил Рихард.

Как-то раз, возвращаясь под огнем из разведывательной вылазки за линию фронта, 
он был тяжело ранен. С перебитыми ногами он трое суток лежал среди воронок и 
колючей проволоки, с каждым часом все меньше и меньше надеясь на помощь. Но его 
все же нашли и вытащили к своим.

Теперь Рихард оказался на больничной койке надолго – хотя, в общем-то, повезло, 
могло быть намного хуже. Он перенес несколько операций и сохранил ноги, правда, 
хромота осталась на всю жизнь, как память о Вердене. Глубокий шрам остался и в 
душе, и даже двадцать лет спустя, он не мог избавиться от этих воспоминаний. 
Его знакомые вспоминают, что он то и дело принимался рассказывать о Вердене, 
ужас этого сражения жил в нем всегда.

На сей раз его отправили не в Берлин, а в Кенигсберг. Рана была тяжелой и 
болезненной, и, отчасти чтобы отвлечься, Рихард начал читать книги. Одолел, 
наконец, философию – Канта и Шопенгауэра, занялся экономикой. Именно тогда у 
него появился интерес к исследовательской работе. И тут судьба подкинула 
удивительную встречу. За ним ухаживала молодая медсестра. Ее отец, врач того же 
госпиталя, был марксистом. Услышав от дочери фамилию Зорге, достаточно редкую, 
доктор подумал: а уж не приходится ли этот молодой человек родственником 
Фридриху Адольфу Зорге, близкому другу Маркса и Энгельса? Так оно и оказалось. 
Через дочь он передал подшивку журнала «Ди нойе цайт» со статьями Фридриха 
Адольфа Зорге. Так Рихард впервые узнал о тех своих родственниках, о которых в 
их буржуазном доме говорить было не принято.

…Все началось с прадеда Георга Вильгельма, который, для разнообразия, не 
торговал лекарствами, а был сельским пастором. Он отличался на редкость 
независимым характером и, будучи к тому же отчаянным правдолюбцем, все время 
конфликтовал с церковными и светскими властями. Мимо него не проходила ни одна 
европейская смута. В 40-х годах дом пастора служил станцией подпольной 
«железной дороги» – так называли конспиративный канал, по которому польских 
революционеров переправляли во Францию и в Бельгию. Естественно, всемерно 
помогая чужим революциям, он не мог остаться равнодушным к своей собственной и 
принял самое активное участие в событиях 1848 года, вместе со своими сыновьями. 
Его сын Фридрих Адольф (тот самый!), человек с самой мирной на свете профессией 
учителя музыки, был в числе организаторов восстания в герцогстве Баден, в 
котором участвовал и его младший брат Герман Генрих. После поражения восстания 
Фридрих Адольф отправился в Швейцарию, затем в Бельгию, Англию и, наконец, 
оказался в США. В Штатах он с другими немецкими эмигрантами основал 
коммунистический клуб, став его председателем, был организатором американской 
секции I Интернационала, затем секретарем его Генерального совета, написал 
несколько книг по вопросам рабочего движения. Вместе с Энгельсом, Августом 
Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом он с 1881 года сотрудничал в 
социал-демократическом журнале «Ди нойе цайт». Умер он в США в 1906 году, за 
год до смерти отца Рихарда.