откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем удар 
более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник 
бешено вонзает когти в свою жертву. Это прямое попадание в окоп…

Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего 
ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская 
могила…

…Еще одна ночь. Теперь мы уже отупели от напряжения. Это то убийственное 
напряжение, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом. 
Ноги отказываются служить, руки дрожат, тело стало тоненькой пленкой, под 
которой прячется с трудом загнанное внутрь безумие, таится каждую минуту 
готовый вырваться наружу безудержный, бесконечный вопль. Мы стали бесплотными, 
у нас больше нет мускулов, мы уже стараемся не смотреть друг на друга, опасаясь,
 что сейчас произойдет что-то непредвиденное и страшное. Мы плотно сжимаем губы.
 Это пройдет… Это пройдет… Быть может, мы еще уцелеем…».


Может быть, после бомбежек по площадям, после Хиросимы это и не так впечатляет. 
Но тогда все это было впервые.

Рихард выжил в том фландрском наступлении, в аду Диксмойде, но стал смотреть на 
все по-другому. У оставшихся в живых не было общего языка с теми мальчиками с 
горящими глазами, которые еще полгода назад распевали патриотические песни, а 
также с теми, кто, сидя в тылу, пел их сейчас. Теперь он, как и его товарищи, 
совсем иначе видел войну – как бессмысленную бойню, а на место романтического 
подъема пришла безысходность обреченных, чей единственный жизненный лозунг: 
«Быть может, мы еще уцелеем». Храбрость не вела к смерти, а трусость не спасала,
 и Рихард стал отчаянно храбрым. Это соответствовало его характеру, а главное, 
его гордости.

Среди них были как шовинисты, так и социал-демократы, молодые и не очень, и все 
они одинаково не понимали смысла этой войны, на которой были пушечным мясом. 
Его первым наставником в новой политической науке стал пожилой безработный 
каменотес из Гамбурга, который никогда не говорил о политике, со злостью 
посылая подальше всех, кто подходил к нему с этой темой. Но с Рихардом он 
подружился, и молодой солдат получил от своего друга первые уроки пацифизма. В 
начале 1915 года каменотес погиб, а вскоре ранили и самого Рихарда.

Пребывание в госпитале с нетяжелым ранением солдаты рассматривали как отдых, 
подарок судьбы. Времени было много, и Рихард начал потихоньку разбираться в 
реальной политической подоплеке войны. Теперь он мог бы сказать словами Ретта 
Батлера, героя книги «Унесенные ветром»: «Войны ведутся из-за денег». Он и 
пытался разобраться, кто какие интересы имеет. Интересы у всех были разные – у 
кого-то деньги, у кого-то земли, уголь, нефть – но тем, кого гнали на бойню, 
война не давала ничего, кроме страданий и смерти. Однако выхода он не видел, да 
и никто его не видел. Обратного хода не было – этот путь надо пройти от начала 
до конца.

После госпиталя Рихард получил ефрейторские нашивки и достаточно длительный 
отпуск. За это время он успел подготовиться и сдать школьные выпускные экзамены,
 зачем-то поступил на медицинский факультет Берлинского университета – должно 
быть, потому, что на фронте лишь от профессии врача был реальный толк. Но 
медицина оказалась чужда ему, а его любимая политика потеряла всякий смысл. Не 
находя себе применения в тылу, Рихард досрочно вернулся в армию – и увидел, что 
в части почти не осталось старых знакомых – его окружали новые лица.

Теперь их отправили на Восточный фронт, где в то время началось крупное 
наступление. Солдаты воспряли духом – они идут вперед! – но по сравнению с 
размерами этой страны достигнутые успехи казались такими ничтожными. После, уже 
во время Второй мировой войны, солдат вермахта, победоносно шагающих по русской 
земле, эта протяженность доводила до истерики: лес, поле, речка, лес, поле, 
речка – кажется, за горизонтом будет что-то другое, но там снова лес, поле, 
речка. Не привыкшим к таким масштабам европейских жителей эти бесконечные 
повторения сводили с ума. Вот и тогда, в 1916 году, они не ощущали движения 
вперед. Казалось, что война будет продолжаться всегда.

Уже через три недели Рихард снова, с осколочным ранением, оказался в госпитале 
в Берлине. Дома за это время стало еще хуже. Уровень жизни населения 
стремительно катился вниз. Буржуазия опустилась до положения рабочих, рабочие 
голодали. Патриотический подъем был давно позади, и его место заняла мрачная 
озлобленность у одних и жалкие попытки уцепиться за остатки патриотизма у 
других. В тылу было невыносимо, и Рихард снова, не дожидаясь окончания отпуска, 
попросился на фронт. «Я считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще 
глубже погружаться в болото в своей стране», – позднее напишет он.

Пока он лечился, в его жизни произошло несколько событий. Дирекция училища по 
результатам досрочных экзаменов, сданных во время прошлого лежания в госпитале, 
выдала Рихарду аттестат зрелости. Кроме того, ему присвоили звание 
унтер-офицера и наградили Железным крестом II степени – за храбрость.