Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины – женщин. Со скрупулезной 
тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до 
обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали 
каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали 
подметки к уху, сгибая их – не раздастся ли подозрительное потрескивание. 
Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты 
какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на 
законы военного времени.

Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают 
на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет 
моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через 
леера в море! Попади я в лапы полиции – пыток не миновать; потом либо 
обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Нежели труды Бранко, усилия всей 
нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась 
спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо 
приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения. Думаю, что тот, кому 
не доводилось пережить подобное, не может прочувствовать все это до конца!

Наконец, в салоне осталось только четверо пассажиров. И вдруг произошло 
невероятное: японцы внезапно прекратили досмотр. Вероятно, они не рассчитали 
время, так как пароход уже причаливал. Я чувствовала себя словно родившейся 
заново, со всей быстротой, на которую были способны подкашивающиеся ноги, 
побежала за моим багажом, на всякий случай взяла за руку ребенка, 
принадлежавшего англичанке с увесистыми чемоданами в руках, и как можно быстрее 
и незаметнее покинула японское судно, а затем и порт. Материалы я передала 
связному только на следующий день, поколесив предварительно в нескольких такси 
по городу, чтобы оторваться от возможного преследования и убедившись, что за 
связным тоже нет „хвоста“.

Вновь и вновь я спрашивала себя: неужели мне только повезло? Или „помог“ мой 
германский паспорт? А может, за мной уже следили? А что, если японская полиция 
рассчитывала с моей помощью напасть на след наших связных в Шанхае?.. Но 
времени на размышления не оставалось, так как вскоре предстояло отправиться 
назад в Токио и опять везти с собой немало сведений, письменные материалы из 
Центра, а также пачки денег, необходимых для финансирования нашей деятельности: 
последние, правда, были вне подозрений…»

В качестве курьера ездил и сам Зорге – он был курьером германского посольства, 
возил в Маньчжурию и Гонконг документы, а заодно прихватывал и свой груз. Но в 
конце 1939 года держать связь через Китай стало и опасно, и затруднительно. Там 
шла война, береговая полиция усилила слежку, на судах тоже все время 
проводились дотошнейшие проверки. Тогда он сообщил в Москву, что встречи надо 
проводить в Токио. Через некоторое время ему ответили: «Два билета с более 
высокими номерами для Фрица.[12 - Клаузен.] Один с меньшим номером для 
связного». Еще через какое-то время Макс нашел в почтовом ящике два билета в 
японский императорский театр – там они и обменялись пакетами с человеком из 
Москвы. Клаузен передал фотопленки и получил взамен пакет с деньгами. Связным 
был советский консул в Токио. На третью встречу пришел второй секретарь 
посольства В. С. Зайцев, который и стал постоянным связником группы. С 
Клаузеном он встречался в офисе компании, с Рихардом – с ресторанах.

Особо срочные и ценные сообщения отправлялись по радио. Поэтому в группе должны 
были быть шифровальщик и радист. Иногда резидент сам шифровал радиограммы 
(Зорге до приезда Макса тоже этим занимался), иногда это делал радист, а иной 
раз в группе был специальный шифровальщик. Что такое шифровка? В свое время 
американский генерал Уиллоуби, руководитель секретной службы при штабе генерала 
Макартура, по поручению министра обороны Форрестолла подготовил доклад о работе 
резидентуры «Рамзай» – естественно, не всей работы, а того, что было известно. 
И он приводит, например, описание того, как группа согласовывала время выхода 
на связь. Для этого разведчики пользовались словами из немецкой пословицы: 
«Morgenstunde hat Gold im Munde». Их записывали против дней недели в три 
столбика. Сочетание букв обозначало день недели. Так, сочетание NHI обозначало 
субботу. Допустим, передавали код: NHI30. Тогда надо было взять дату ближайшей 
пятницы – допустим, это было 12-е число, отнять ее от переданного числа и 
получить время передачи. В нашем случае 18 часов. Как же тогда выглядел процесс 
шифрования донесений?

Макс Клаузен рассказывал о нем Юлиусу Мадеру: «Я хотел бы подробнее объяснить 
нашу систему кодирования на примере одного из последних сообщений, переданных 
мне Рихардом. Текст этой столь важной радиограммы гласил: „Советский Дальний 
Восток может не опасаться нападения Японии“. Его необходимо было так 
закодировать, чтобы его не мог расшифровать никто из посторонних. Поэтому я 
воспользовался системой, надежно служившей нам на протяжении нескольких лет. 
Вначале необходимо было заменить буквы цифрами. Мы пользовались английским 
алфавитом. Наиболее часто употреблявшиеся буквы заменялись однозначными цифрами,
 прочим буквам соответствовали двузначные цифры от 80 до 99. Это однократное 
кодирование не представлялось нам достаточно надежным: служба радиоперехвата 
противника такой текст все же могла расшифровать.