исходе операции решает их качество. 

- Но ведь немецкая армия была отлично обучена, опьянена легкими победами в 
Западной Европе. Ну, а дисциплинированности немцам не занимать. 

- Качество солдата - это не только его умение стрелять, выполнять боевой устав 
и знать технику, словом, бить врага. Это прежде всего боевой дух, его 
сознательность, его патриотизм, его идейность. Да, и особенно идейность, что 
чрезвычайно важно в боевых испытаниях. А что касается количественного 
превосходства, то еще Суворов учил нас воевать не числом, а умением. Дальнейший 
ход войны подтвердил справедливость этого. Ведь и Калининская операция, 
участником которой вы были, увенчалась успехом, хотя мы не имели 
количественного превосходства. Наиболее честные западные военные историки 
признают это. Правда, у них всегда такое объяснение: в поражениях немцев 
виноваты их интенданты - не подвезли вовремя теплую одежду, обувь, машины 
оказались неспособными двигаться по занесенным снегом дорогам, - то есть 
разгромили немцев, мол, не советские солдаты и военачальники, а генерал Мороз. 
Известная песенка. Но ведь и нашим солдатам случалось воевать в башмаках с 
обмотками. И у нас в госпиталях хватало обмороженных. Генерал Мороз - он никого 
не щадил. Дух, боевой дух и высокая идейность, коммунистическая идейность - вот 
что составляет главное и решающее преимущество советского солдата, делает его 
самым стойким солдатом в мире. Все это в гигантских масштабах увидел мир, когда 
гитлеровский "Тайфун" надвигался на Москву. 

СВИДАНИЕ ПОД ХАРЬКОВОМ 

После Западного фронта И. С. Конев командовал Калининским, вновь Западным, 
затем Северо-Западным, потом Степным фронтами. 

Я уже рассказывал о том, как, освободив мой родной город Калинин, он диктовал 
мне статью в "Правду". И вот сейчас, когда я пишу об этом полководце, вспоминаю 
встречи и беседы с ним, мне приходит на память и короткое свидание у стен 
Харькова, когда войска Степного фронта начинали штурм этого города. 

Приехав из Москвы в украинскую деревеньку под странным названием Малые Проходы, 
где располагался в те дни штаб Степного фронта, я позвонил по телефону 
командующему и попросил разрешения представиться, как говорят военные, "по 
поводу прибытия". 

- Командующий просит тебя зайти в четырнадцать ноль-ноль, - минуту спустя 
сообщил мне его адъютант, подполковник Александр Соломахин, прослуживший с 
Коневым всю войну. Сообщил и добавил: - Давай-ка сверим часы, а то у вас, у 
журналистов, они частенько отстают. 

В шутке этой был известный смысл. Везде и во всем Конев был точен, сам никогда 
не опаздывал и терпеть не мог, когда опаздывали другие. Минутная задержка могла 
сорвать всю встречу. Он тотчас же брался за другое дело, и проникнуть к нему 
было уже невозможно. 

К назначенному сроку я был на месте. Соломахин взглянул на часы: еще минута. 
Потом скрылся за дверью в светелке. 

- Командующий ждет. Проходи. 

Командующий поднялся из-за стола и пожал мне руку: 

- Прибыли? Ну здравствуйте! Сколько не виделись? С год? Но какой год-то был! 
Сталинград, Курская дуга. Мы ведь с вами последний раз встретились под Ржевом. 
Так? 

- Совершенно верно. 

Зазвенел телефон. Конев взял трубку. 

А мне как-то очень отчетливо вспомнилась эта последняя встреча необычайный 
ливень, превративший поля в болото, и наши танки, застрявшие в этой трясине, и 
немецкая артиллерия, расстреливавшая с ржевских высот прицельным огнем 
плененные грязью машины. В высоком военном, неведомого звания, ибо намокшая, 
залубеневшая плащ-палатка закрывала погоны, шагавшем по раскисшей пашне и 
опиравшемся на суковатую палку, узнал я командующего. Конев шел на 
наблюдательный пункт танковой бригады организовывать спасение застрявших машин. 


- Помню, помню. Тяжелые были бои. Растерялись танкисты. Задал я им тогда перцу. 
А танки все-таки удалось спасти. Вытащили ночью их... 

Рабочий кабинет командующего, как всегда у него, был просто светелкой в обычной 
чистенькой украинской хате. Все хозяйское оставалось на месте. Иконы в углу, 
обрамленные, по здешнему обычаю, богато вышитыми рушниками, пожелтевшие 
венчальные свечи возле них и даже пучок вербы, посиневшей от времени,