лице генерала Цыганкова сияла широкая, радостная, если не сказать восторженная, 
улыбка. Мы попросили разрешения идти и не успели дойти до двери, как я был 
полуобнят за талию и отчетливо прозвучала фраза: "Я же говорил, Александр 
Иванович, что все будет хорошо!" 

У меня хватило такта "искренне" поблагодарить генерала Цыганкова за проявленные 
заботу, участие и содействие. Завтра я должен был идти в ЦК. 

Пришел, предъявил партийный билет - пропустили, нашел указанный мне кабинет, 
представился; попросили подождать. 

Прождал часа три с половиной, после чего передо мной весьма вежливо извинились 
и сказали, что сегодня собеседования не будет. На вопрос, когда же оно будет, 
последовал ответ, что время будет сообщено дополнительно. 

Я уехал к себе во Псков. 

Потом был звонок: "Послезавтра собеседование в ЦК". Собрался ехать, но через 
час дали команду отставить. Прошло еще две недели. Опять звонок: "Прибыть для 
собеседования!" Прибыл, предъявил партийный билет, прошел к указанному кабинету.
 

Если в первое мое посещение в кабинете и вокруг него царила благостная тишина, 
то сейчас картина разительно изменилась. Я не помню подробностей, но суть в .
том, что где-то в Западной группе войск заблудший танк - вылез на 
железнодорожное полотно, столкнулся с поездом, погибло и было ранено большое 
количество пассажиров, шло крутое разбирательство. Шум стоял великий, вокруг 
ходили распаренные, красные генералы и офицеры. "Ну и попал!" 

Пока я прикидывал, как мне дистанцироваться от этих несчастных мужиков и с 
первых фраз четко обозначить цель моего визита, кто-то потрогал меня за локоть. 
Я обернулся. Передо мной стояло Некто ростом "метр с кепкой на коньках", 
лысоватое, пузатенькое, в пронзительных очках: "Вы полковник Лебедь?" 

- Я полковник Лебедь. 

- Мне поручено с вами побеседовать! 

Мы прошли в другой конец коридора, зашли в какой-то кабинет, сели за Т-образный 
стол и начали беседовать. Стол был совершенно пуст: ни чернильного прибора, ни 
ручки, ни листа бумаги. Говорил все сорок минут мой визави, причем говорил в 
манере, присущей М. С. Горбачеву: на третьей минуте нить разговора полностью 
теряется, и забываешь, о чем говорилось на первой. Мне оставалось сопереживать: 
"Да", "Нет", "Так точно!" Я никогда ни перед кем не терялся, у меня хорошая 
память, но как я потом ни пытался вспомнить, что же он говорил, мне это не 
удалось. Это какое-то особое, высшее, недоступное мне искусство болтовни, "оно, 
поди, пошто, конечно, а что касаемо относительности, то оно и надо бы, а то 
случись какое дело, вот тебе и пожалуйста!" 

В конце разговора был подведен итог: "Достаточно, идите! Результаты 
собеседования вам будут сообщены!" Я ушел, сотрясаясь от унижения. Этот 
свиненок никогда меня не видел и никогда меня не знал, и я не уверен также, что 
он заглянул в мое личное дело. Сорок минут он, как павлин, распускал передо 
мной словесный хвост, упиваясь словоблудием, но в его руках была моя судьба. Он 
сделал вывод положительный, казалось бы, я должен был быть ему за это 
благодарен, но сделал он его потом, без меня, не объясняя причин, не доводя 
обоснований. В равной степени он мог бы сделать и отрицательный вывод, и тогда 
у меня на всю мою дальнейшую армейскую жизнь на лбу сияло бы 
таинственно-загадочное клеймо: "Не прошел собеседование в ЦК". И никому никогда 
ничего я бы уже не смог доказать. И все попытки объяснить, что собеседования 
как такового не было, были бы детским лепетом. Любые объяснения на эту тему 
рассматривались бы как упорство в своих заблуждениях и давали бы основания 
политработникам все больше сгущать тучи над моей головой. Образовался бы 
замкнутый порочный круг, из которого нельзя было бы выбраться. Я тогда ощутил 
впервые, что я не человек, а винтик, бракованный или нет, не ему, винтику, 
решать! Годен - ввернут в какую-нибудь дыру, не годен - выбросят. 

Такого унижения я не испытывал ни до, ни после того. 

Ощущение, что все твои мозги и мышцы, организаторские способности и волевые 
качества ничто перед любым капризом пузатенькой партийной крыски, непереносимо! 


Но решение состоялось: "Да, да!" Приказом министра обороны от 18 марта 1988 
года я был назначен командиром Тульской воздушно-десантной дивизии. Тогда я еще 
не знал, что это назначение совпало с началом нового отсчета времени, именно 
тогда, в феврале-марте 1988 года начала писаться непредсказуемая, неожиданная, 
дикая, местами кровавая, местами предельно подлая страница и в истории ВДВ, и в 
истории Отечества, и в моей личной биографии. Самое печальное заключается в том,
 что подлость, нечистоплотность, неразборчивость в выборе средств проистекала