Смотришь на это все, слушаешь, и складывается устойчивое впечатление, что это 
не горе, а чванное мероприятие, где каждый старается вырвать какие-то мизерные 
преимущества, чтобы потом где-то при случае можно было сказать: "А вот у 
нашего-то венкой было столько-то, это на 100 меньше, чем у Суслова, но зато все 
остальные далеко позади. И поздравили все-все, кроме Газпрома. Надо бы с 
министром разобраться!" 

И вроде ты ко всему этому не причастен, находишься, так сказать, при исполнении 
служебных обязанностей, и дело твое здесь, что называется, телячье, но все 
равно ощущение такое, как будто тебя погрузили в зловонную лужу. 

Запомнились похороны генерал-лейтенанта Гермашкевича. Я был, как всегда, при 
портрете, то есть на острие клина. Генерал-лейтенант Гермашкевич был боевой 
генерал, от звонка до звонка отвоевавший всю Великую Отечественную, 
награжденный, если мне память не изменяет, девятью боевыми орденами. Но в 
последние годы жизни заведовал всеармейским военно-охотничьим обществом. Это 
последнее обстоятельство, по-видимому, произвело столь сильное впечатление на 
некоторых товарищей, что перед его разверстой могилой они забыли об орденах, о 
войне, которую генерал прошел от и до! Говорили на разные лады об одном: какой 
высокой культуры охотник ушел от нас и какие дивные загоны он горазд был 
организовывать. Не знаю, как кому, но мне при портрете было стыдно. 

Были и другие неприятные моменты. 

Июнь 1983 года. Наш курс вышел в полном составе на учебный центр академии. 
Планировалось провести в течение месяца занятия на местности, после чего убыть 
в Киевский военный округ для участия в крупных учениях. Но это все потом, позже,
 а сейчас, сегодня, учебный центр, чистый воздух, река Нара, спортгородки на 
любой вкус - прекрасно! 

Вечером, после самостоятельной подготовки, все на них и устремились. И я не 
исключение. Не берусь объяснять почему, но я всегда любил гимнастику. При росте 
в 185 сантиметров претендовать в ней на что-либо невозможно, но любил - и все! 
Вот и сейчас, предварительно размявшись, с удовольствием прыгнул на перекладину.
 Мах дугой, подъем верхом, переход, мах дугой с поворотом на 180 градусов. 
Стоп! Симфония окончилась. При переходе рука сорвалась. Полет, удар и дикая 
боль в правой ноге. 

Когда поднял нос из опилок, взору моему предстала моя левая рука. Тыльная часть 
ладони неестественно почти лежала на предплечье. Первая осознанная мысль: 
"Идиот! Умудрился сломать левую руку и правую ногу. Как же я ходить-то буду?" 
Но с ногой оказалось все в порядке или почти все сильный ушиб надкостницы о 
бортик ямы, а вот рука - перелом обеих костей, как принято говорить, в типичном 
месте. 

Набежавшие ребята с помощью носовых платков привязали мою руку к какой-то 
подвернувшейся грязной дощечке и повели меня было в медпункт. Но прибежавший 
"разведчик" доложил, что в медпункте никого нет. Все ушли на фронт или еще куда.
.. короче, никого! 

Задействовали чью-то частную машину и отвезли меня в Нарофоминский госпиталь. 
Дежурный врач - майор, на орденской планке висящего на спинке стула кителя - 
орден Красной Звезды, медаль "За отвагу" и нашивка за легкое ранение (свой, 
значит, брат, афганец), был в состоянии подпития средней степени тяжести. 
Брезгливо посмотрев на мою (почему мою?) грязную дощечку, повел меня на рентген.
 Получив еще влажный снимок и внимательно всмотревшись в него, констатировал 
факт: "Обе, в типичном!" 

- Тебе повезло, - сказал он. - Я хирург... и не просто хирург, а... он поднял 
палец, - впрочем, это не важно. Поднаркозом с 50-процентной гарантией, без 
наркоза - со 100-процентной. Выбирай! 

- Конечно, со стопроцентной! 

- Ну смотри, я тебя предупредил? 

Довольно бесцеремонно отвязал дощечку и платки, выбросил все это в урну и 
брякнул моей, какой-то ставшей очень отдельной, кистью о стол. Меня передернуло.
 Он долго и тщательно мыл руки. Вытер их и закурил. 

- Дай и мне! 

Мы с ним покурили. Во время перекура я присматривался к нему, оценивая степень 
его "ужаленности" и прикидывая в связи с этим возможные последствия для моей и 
без того несчастной кисти. 

А он, как скульптор, вознамерившийся отсечь от булыжника все лишнее и явить 
миру шедевр, вприщур смотрел на мою руку. 

Он потушил сигарету, я потушил сигарету.