Работа закипела. Соседнее хранилище перекрывали очники. У нас категория капитан 
- майор, у них - майор подполковник. Лестницу для работы, большую и прочную, 
сколотили мы. Подполковники по бедности были вынуждены карабкаться на крышу по 
какому-то корявому дереву. Им это быстро надоело. Они пришли и повели речи о 
том, что коль они постарше, поопытнее и должности занимают посолиднее, то 
лестница должна по праву принадлежать им! На что я им объяснил, что пока мы 
сидим на соседних крышах - опыт и возраст здесь ни при чем - мы все равны. 

Один подполковник попытался решить проблему до слез просто. Взял лестницу и 
поволок к своему хранилищу. Группа-то - десантная. Сразу четверо легко и 
непринужденно спрыгнули с крыши и восстановили статус-кво. Исключительно в 
парламентских выражениях объяснив "гостям", что красть столь нахальным образом 
чужие, трудом и потом изготовленные лестницы - грешно! 

Потом кто-то умный философски заметил: - То, что мы в данный момент сидим на 
крышах, - явление временное, а то, что мы офицеры, - это навсегда! Может, из 
этого исходить будем? 

Все расхохотались, и конфликт был исчерпан. Лестница, оказывается, при здравом 
подходе делилась на два хранилища. Это была последняя "дембельная" работа людей 
в офицерской форме, которые перестали быть абитуриентами, но еще не стали 
слушателями: приказа не было. 

Далее, на протяжении трех лет учебы никому уже не приходилось собирать окурки, 
рыть канавы, что-нибудь косить или красить. Я до сих пор с уверенностью не могу 
сказать, что есть вот эта месячная полоса унижений: специально спланированное 
звено системы? Ежегодно спонтанно возникающая попытка использовать попавших в 
новое специфическое положение, жаждущих поступить и через это достаточно 
бесправных и беззащитных людей? А может быть, просто дурь старшин и подчиненных 
им каптеров при попустительстве вышестоящего начальства? Ведь те же прапорщики 
и ефрейторы со слушателями себя вели совершенно по-иному. Твердо уверен в 
одном: что бы за этим ни стояло - это недопустимо. Должна быть беспощадно 
уничтожена любая возможность кому бы то ни было подобным образом унижать 
достоинство офицеров. При этом в самом труде ничего зазорного нет. Дело в 
подаче этого труда. В самой основе своей поразительно оскорбительной и 
унизительной. Офицер должен оставаться офицером всегда. Офицер, подрабатывающий 
на охране всевозможных коммерческих ларьков, на разгрузке вагонов, 
перекрывающий крыши, хочет он этого или не хочет - перестает быть офицером. 
Если кому-то кажется, что можно безболезненно на месячишко окунуть офицера в 
дерьмо, а потом вытащить, и ничего, перышки почистит и... дальше!.. тот глубоко 
ошибается. Подобного рода действиями наносится колоссальный моральный ущерб 
офицерскому достоинству. Офицер, копающий окоп, - да! Офицер, тянущий вместе с 
солдатами пушку, - да! Да что тут перечислять. Любой, самый тяжкий солдатский 
труд - он в основе своей благороден. Но окурки, но унизительная косьба палками 
- какой мерой можно измерить ущерб, нанесенный достоинству, самолюбию и чести? 
Где и на каких этапах дальнейшей службы сработает эта мина замедленного 
действия? Не это ли один из источников нетерпимого хамства, чванства, 
высокомерия со стороны старших по отношению к младшим? Кто знает, не сводит ли 
бывший капитан (ныне генерал-майор) поздние счеты с тогдашним наглым ефрейтором.
 

Человеческое достоинство теоретически должно быть у каждого. А практически, увы,
 может и не быть. Но офицерское достоинство - категория особая. Оно 
предполагает обязательное наличие достоинства человеческого. И должно быть 
минимум на порядок выше его. Тогда держава может спать спокойно. 

Едва мы слезли с крыши, как нас построили, зачитали приказ, что все мы 
слушатели. Было дано пять дней на устройство личных дел и велено было прибыть 
31 августа к 10.00. 

Народ устремился устраиваться в общежитие. 31 августа в 10 часов курс был 
построен в коридоре на 7-м этаже академии. Старшина пошел докладывать. Появился 
седой, простоватого вида полковник и скомандовал: "Вольно!" Представился: "Я - 
ваш начальник курса. Фамилия моя, как у последнего русского царя, - Романов. 
Зовут, как Суворова, - Александр Васильевич". 

И назавтра мы начали учиться. Сразу надо сказать, что за простоватой внешностью 
полковника Романова скрывалась глубокая мудрость, знание тонкостей дела и 
психологии людей. Он руководил курсом уверенно, строго и жестко, но никто на 
него не обижался, потому что был он прежде всего справедлив. Умел найти выход 
из любой сложной конфликтной ситуации. Такие на первых порах возникали часто. 

"Папа" Романов умудрялся всегда исключительно вовремя смягчить обстановку 
улыбкой, к месту сказанным острым словом, был вездесущ всезнающ. Появлялся 
всегда там, где его не ждали. Был методичен и скрупулезен, как немец. Любил 
большой военный порядок и умел привить к нему вкус нам. В то же время не был 
мелочно придирчив. Курс в его руках действовал как хорошо отлаженные часы. На 
мой (да и не только на мой) взгляд, Александр Васильевич был образцом 
офицера-воспитателя.