пошли отсюда на ... 

На это простецкое предложение мы с Владимиром Ильичом отреагировали по-разному. 
В считанные секунды Ливенский стал смертельно бледен. Мне же, наоборот, кровь 
ударила в голову. Я задохнулся: "Куда-а-а?" 

- Что, заложило? Я сказал - на ... - взревел Кузнецов. Вскочивший Жуков нервно 
пощипывал ус. Солдат в углу съежился и, похоже, перестал дышать. 

Кабинет был невелик: через порог один шаг. Поэтому я первым делом вышвырнул из 
него Ливенского, пальцы которого что-то судорожно искали на поясе. И 
остановился за порогом, держа в правой руке ручку распахнутой двери. Глядя в 
упор на командира, еще раз переспросил: "Куда?.." 

- На ... - был ответ. 

Со всей отпущенной мне природой силой, удвоенной яростью, я захлопнул дверь. 
Перегородки в штабе были фанерные, слегка зашпаклеванные и выкрашенные 
водоэмульсионкой. Удар вызвал массу шумных последствий. Как-то странно 
перекосилась сама дверь, из многочисленных щелей вылетела шпаклевка, рухнула и 
разбилась доска документации дежурного по полку. Слетела со своей подставки 
жестяно-стеклянная керосиновая лампа и глухо звякнула о пол. В осколках стекла 
расплылась керосиновая лужица. Остолбенели дежурный и его помощник. Я стоял и 
ждал, что командир сейчас вылетит на этот шум, и тема получит развитие... 

Командир, по-видимому, в воспитательных целях, из-за двери не появился. Мы для 
него не существовали. Прихватив за рукав онемевшего от ярости начальника штаба, 
я ушел к себе. Как выяснилось позже - дело не стоило выеденного яйца, но при 
известной талантливости из всякой мухи можно изготовить препорядочного слона. 
Еще ночью у солдата заболел живот. Явление в Афганистане широко 
распространенное. Животы болели у отличников боевой и политической подготовки и 
злостных нарушителей воинской дисциплины, у пьяниц и трезвенников, у 
коммунистов и беспартийных - то есть у всех. Я лично не знаю ни одного человека 
в Афганистане, который хотя бы раз не испытал на себе всю прелесть 
животоболения. Набегавшись за ночь и по дисциплинированности своей с трудом 
отмаявшись на физзарядке, солдат подался в полковой медицинский пункт. Там он 
попался нормальному военному доктору. Тот в ответ на его жалобу выдал ему 
цветистую фразу, смысл которой можно перевести на русский язык примерно 
следующим образом: "Сынок, читай распорядок дня и неукоснительно им 
руководствуйся, служи по уставу, завоюешь честь и славу; ступай и не кашляй; в 
установленное распорядком время не забудь книгу записи больных". 

Покоробленный такой черствостью жреца Гиппократа, солдат припомнил, что в двух 
с половиной километрах от полка есть госпиталь. Дорога туда исключительно вдоль 
наших частей, мимо нашего родного заборчика, а уж там-то жрецы как жрецы! Живот 
продолжал болеть с нарастающей силой. Солдат решился и, перемежая свой путь 
перебежками и многочисленными приседаниями, направил свои стопы в госпиталь. 
Когда он туда добрался, другой, не менее военный доктор, убил в нем веру и 
надежду одновременно: "После обеда по распорядку и с дежурным врачом!" Приговор 
был окончательным и обжалованию не подлежал. 

Оценив свои силы и поняв, что добраться назад здоровья ему уже не хватит, 
солдат принял единственно верное решение: скоротать где-нибудь время до обеда, 
дождаться прибытия дежурного врача и при его участии получить, наконец, 
медицинскую помощь. Во исполнение принятого решения он отыскал на хоздворе 
госпиталя туалет типа сортир, окопался вблизи него и принялся циркулировать. 
Приспичит - он в скворечник, поотпустит - он на солнышко. Поисковая группа в 
госпитале была. Она добросовестно опросила дежурного врача (правда, это уже был 
другой врач - сухарь и педант сменился), медсестер, больных и раненых. Порядка 
для - прогулялась по территории госпиталя. Все, естественно, бесполезно - никто 
ничего не видел и не слышал, визуально же объект поисков нигде не 
просматривался. На хоздвор никто не заглянул. Зам по тылу полка, проводя на 
территории госпиталя какие-то свои исследования, угодил на хоздвор в тот момент,
 когда солдат стремглав летел (в который уже раз) с облюбованного им лужка в 
ставший ему почти родным скворечник. Терпеливо дождавшись страдальца, 
скомандовал: "Стой, фамилия?" 

Солдат, не без некоторых трудностей приняв строевую стойку, представился. 
Дальше, что называется, дело техники. Вот из-за этой дерьмовой в прямом и 
переносном смысле слова истории я и начальник штаба сподобились быть посланными 
командиром полка очень далеко. Оно, конечно, демократия в армии в том и состоит,
 что, когда тебя посылают на ... то ты поворачиваешься и идешь, куда хочешь. Но 
на все нужна привычка, а привычка - это приобретенный инстинкт. Не правда ли? 

Со мной, за время моей офицерской службы, такой казус произошел первый раз, с 
Ливенским, как выяснилось, тоже. Попытка разрешить проблему с помощью двери с 
последствиями успеха не имела. С непривычки было тяжело, и теперь мы сидели в 
моей комнате-кабинете, угрюмо глядя друг на друга. 

К первому способность рассуждать хладнокровно и здраво вернулась ко мне: