капитан отловил впечатление, которое было выше его психических возможностей. 
Этот фугас, и эти ошметки трупов мучили его, преследовали, давили, денно и 
нощно стояли перед глазами. Капитан решил избавиться от наваждения испытанным 
российским методом утопить в водке. Но, как в большинстве таких случаев, не 
утопил, а только усугубил положение. Кошмар стабилизировался в его сознании, 
стал устойчивым и постоянным. Это был человек с больной психикой. 

- Извини, приятель, - сказал я, - ехать надо. Я скоро вернусь, потом доскажешь. 


Мы простились с братом, пожелав друг другу удачи. Пожелание сбылось. Вернулись 
оба, а позже вернулся и третий, двоюродный, брат - Михаил. 

Тот же АН-12 перенес меня в Баграм, и служба пошла дальше. 

Решение вопросов обустройства и быта продвигалось крайне медленно, несмотря на 
все мои потуги. Я внутренне приуныл, но внешне виду не подавал. Но тут пронесся 
слух, а вскоре и подоспел приказ о передаче позиций вверенного мне 
подразделения специальному батальону охраны, прибывшему на удивление быстро в 
середине декабря 1981 года из Советского Союза. Батальон прибыл в полном 
составе (почти семьсот человек), с массой техники, и все новое, с иголочки. 

В течение трех дней я передал позиции. Правда, не обошлось без эксцессов: 
одичавшие от окопной жизни солдаты "пощипали" новоявленных пижонов на предмет 
тумбочек, кроватей, постельного белья и прочих мелочей быта. 

Вскоре я получил приказ провести боевое сколачивание батальона и подготовить 
его к ведению боевых действий. Впервые с момента ввода батальона в Афганистан я 
собрал его, и вот тут-то началось! Все образовавшиеся в результате 
естественного отбора "львы" и "шакалы", которые формально числились в одном 
подразделении, но никогда друг друга не видели или встречались крайне редко, 
кинулись делить власть. В результате разбитые носы, подбородки, подбитые глаза, 
сломанные челюсти стали повсеместной практикой на протяжении четырех дней. Все 
мои увещевания, собрания: общие, комсомольские, партийные, индивидуальные 
беседы, организация дежурств офицеров - ни к чему не приводили. К каждому 
приставить надзирателя было невозможно. Уходили, к примеру, два солдата в 
сторону туалета, а потом один приходил, а другой появлялся через некоторое 
время с разбитым вдрызг лицом. Еще когда батальон находился на позициях, 
предвидя необходимость наращивания физической подготовки (многомесячные сидения 
в окопах к добру не приводят), я организовал строительство спортгородка. 
Сварили и забетонировали перекладины, брусья, из траков танков изготовили 
штанги и гантели. Конечно, все это было диковато на вид, но с другой стороны, 
по-своему изящно и, самое главное, позволяло повышать уровень физической 
подготовки. 

Хочу заметить, что к тому времени среди солдат укоренилось мнение, что я 
неженка, демагог и где-то даже белоручка. На пятый день мне попались целых 
одиннадцать "рационализаторов и изобретателей", которые отреагировали на мое 
стремление совершенствовать физическое развитие подчиненных своеобразно. 

Группа "рационализаторов" подходила к солдату и говорила: 

- Ты подъем переворотом делать умеешь? 

- Нет! 

- А комбат требует! Мы тебя сейчас научим. 

С этими словами они брали незадачливого бойца, привязывали с помощью ремней к 
перекладине, закрепленной к потолочным балкам казармы, от ТА-57 проводили к 
ноге проводок и крутили ручку телефонного аппарата. Импульс был такой, что 
солдат прилипал задницей к потолку. И тут я осатанел. Внутренне я осатанел уже 
давно. Не хватало только толчка, и он случился. Ко мне прибыл вождь 
"рационализаторов", предстал пред мои светлы очи. Я ему задал вопрос: 

- Изобретал? 

И он ответил так, как надлежит отвечать нормальному солдату нормальному 
комбату: 

- Никак нет! 

Меня взорвало. Я все-таки, хоть и бывший, боксер тяжелого веса с неплохо 
поставленным ударом. Вождь "рационализаторов" получил в челюсть и успокоился, 
проехав по полу в угол. Поперек него упал его первый заместитель. Сверху, рядом,
 сбоку полегли еще девять "рационализаторов". Крепким оказался только один. 
Пришлось бить два раза. 

Весь вечер после этого "разговора" меня мучила совесть. Я всю жизнь отвергал 
мордобой как способ воспитания, всегда считал и проповедовал подчиненным, что