здоровенного, лысого, мрачного детины по имени Эдик, был день рождения. По 
этому случаю в ротной канцелярии, которая служила одновременно и местом отдыха, 
был накрыт соответствующий стол. 

Среди обычных армейских закусок типа жареной картошки и мяса, капусты и огурцов 
выделялось штук тридцать стеклянных банок черной икры, в каждую из которых была 
демонстративно воткнута алюминиевая солдатская ложка. На столе вперемежку 
стояли: водка русская, ром кубинский и еще куча цветистых бутылок неизвестного 
происхождения. Хозяев, гостей - набралось человек двадцать пять. Я предупредил 
брата, что прилетел сюда не для того, чтобы за час напиться. Он со мной 
согласился. Мы с ним определились, что пьем порядка для... Теория правильная, 
на практике соблюсти тяжело. Чтобы понять тех офицеров, надо повоевать, 
отправить в Союз в цинках массу друзей, вкусить радость побед и горечь 
поражений, померзнуть в горах, поголодать и, в конце концов, выжить и дождаться 
ее... замены. Люди пили и не пьянели, только горячее становился разговор, более 
живописными подробности. Со мной рядом сидел доктор-капитан, которого зациклило.
 Он смотрел на меня совершенно трезвыми глазами смертельно пьяного человека и 
все пытался рассказать мне, как фугасом разметало отделение и как он, капитан, 
собирал разорванные в клочья трупы. 

- Парень, отстань, - сказал я. 

Но капитан не слышал. Он все тянулся рюмкой и опять мелькало: кишки, ступни, 
кисти... 

Большой, общий разговор разбился на несколько более мелких. На одном конце 
стола поминали, на другом, вспомнив что-то веселое, хохотали. 

- Пойдем проветримся, - сказал я брату, - заодно крепость покажешь. Ночь лунная.
 

Мы вышли. Прогулялись по крепости. Брат вспоминал разные живописные подробности 
ее взятия. Куда ходили, кто из общих знакомых где и как погиб или был ранен. 

Гуляли - это я, пожалуй, сильно сказал. Везде было одно и то же. Вся крепость 
обмывала замену. Обмывала круто и крупно, не жалея ни денег, ни водки. Попали 
еще ненароком в несколько компаний. Поздравили, пожелали, поблагодарили. Около 
часу ночи вернулись в роту. За столом сидело девять человек. На столе не было 
ни одной полной бутылки, от икры остались только банки. 

Наше возвращение придало компании второе дыхание. Эдик откуда-то из резерва 
достал еще пару бутылок, еще раз в ускоренном темпе прошлись по кругу, помянув 
и пожелав. Так незаметно и нечаянно перешли к борьбе на руках. Как это 
произошло - черт его знает. Крупный самоуверенный старший лейтенант, сидевший 
напротив меня, что-то такое сказал по поводу задохликов с 345-го. Я в полку 
служил без году неделю, но все равно это меня задело. С края стола смахнули 
посуду, и мы с ним начали выяснять, в каком из полков воздушно-десантных войск 
служат большие задохлики. Я был не слабее его и значительно трезвее, поэтому 
примерно после двухминутной борьбы тыльная часть его ладони была прижата к 
столу. С пьяным недоумением старший лейтенант посмотрел на свою похожую на 
клешню ладошку и сказал: "А ну, давай левыми!" 

Левыми у него получилось еще хуже, он выдохся. Все было так мило и даже весело, 
но у старлея заело какой-то клапан. Он совершенно неожиданно вызверился: "Ты, е.
.. комбат...". Глаза у него горели каким-то диким, бессмысленным огнем. Я молча 
и сильно ударил его в челюсть. Сзади стояла койка с низенькой деревянной 
спинкой. Он опрокинулся навзничь, перелетел через спинку, упал на панцирную 
сетку и остался лежать недвижимым. 

- Что за черт! Как же я его ударил, что он не шевелится? 

Койку окружили. Все притихли. В наступившей тишине отчетливо слышалось мерное 
похрапывание старшего лейтенанта. Бедняга смертельно нарезался, и ему для 
полного счастья не хватало удара в челюсть. Пока летел - заснул. Сделав 
правильные выводы из ситуации, компания разразилась хохотом. 

Утром я готовился в обратный путь. Пытался бубнить какие-то извинения 
протрезвевший старший лейтенант, оказавшийся командиром взвода, которому 
услужливые товарищи, с утра не дав опохмелиться, надули в уши, каким потрясающе 
хамским образом он себя вел по отношению к командиру батальона братского 345-го 
полка. Ему популярно объяснили, что в челюсть он словил совершенно правомерно. 
Как выяснилось из того, что было вчера, он совершенно ничего не помнит. Тем 
больше было оснований мучиться угрызениями совести. Мы исчерпали конфликт, 
пожав друг другу руки. В вещмешке усохли две бутылки водки. Я о них по приезде 
забыл, зато стало ясно, откуда многомудрый Эдик отыскал резерв. Уже на выходе я 
встретил капитана-доктора, взгляд у него был стеклянный; тем не менее он меня 
узнал и очень обрадовался: "Подожди, я тебе доскажу! Понимаешь, фугас..." 
Первым движением было послать капитана далеко, далеко... Но при слове "фугас" в 
глазах у него мелькнула осмысленность, а лицо приняло такое страдальческое 
выражение, что стало ясно: где-то на какой-то из кровавых афганских дорог