проделывая для этого проходы в баррикадах. Батальон надо провести под стены как 
можно скорее. Боевые машины, стоящие в непосредственной близости от здания, не 
могут нанести ему ущерба, и, таким образом, вероятность провокации будет 
сведена к нулю. Я даже и мысли не допускал, что солдаты и офицеры могут открыть 
огонь по толпе сознательно. Во-первых, чтобы нажать спусковой крючок, солдату 
нужно увидеть врага, проникнуться ненавистью к нему, твердо знать, во имя чего 
он лишает жизни людей и рискует собственной. Врага среди тех, кто был на 
баррикадах, я не видел, не видели и они. Там были простые люди, в большинстве 
далеко не шикарно одетые. Во-вторых, солдата в бой бросает сила приказа, а его 
тоже не было. В-третьих, и это главное, армия была, есть и будет частью народа. 
Сегодня солдат служит, завтра уволился. Сегодня он в батальоне, завтра - в 
толпе. Это не наемники, которым наплевать в кого стрелять, лишь бы платили. 

Борис Николаевич с моими доводами согласился и распорядился собрать 
руководителей. А мы вернулись в кабинет Скокова. Юрий Владимирович сам позвонил 
Грачеву, сказал, что я нахожусь у него, встречался с президентом, и объяснил, 
какое принято решение. Не знаю, что Грачев ему ответил, но, видимо, что-то 
утвердительное. 

Через час доложили, что люди собраны и ждут. Мы прошли в небольшой 
конференц-зал, где за длинным столом сидело человек сорок. Все - с повязками на 
лбах и рукавах. Видимо, это были отличительные знаки командиров. Я сел на 
стоящий у стены стул. Через несколько минут вошел президент. Поздоровался, 
поблагодарил всех за мужество и объявил, что на сторону восставшего народа 
переходит парашютно-десантный батальон под командованием генерала Лебедя. 
Представил меня, рассказал, что надо делать, и предложил немедленно приступить 
к работе. Я потребовал себе парочку авторитетных руководителей, чтобы они 
объяснялись с толпой по ходу следования колонны. Остальные пусть расходятся по 
своим участкам и руководят людьми на местах. Я же тем временем пойду к 
батальону и отдам распоряжения на построение его в колонну. Борис Николаевич 
согласился. Потом немного подумал и сказал Коржакову: "Как это так, в такой 
обстановке генерал ходил по площади один? Вы распорядитесь..." Александр 
Васильевич распорядился, и ко мне приставили двух телохранителей. Хлопцы по 180 
-182 см ростом, круто накачанные, даже под пиджаками заметно. Один - русский, 
другой - то ли китаец, то ли кореец. Русский страховал меня со спины, а 
"китаец" - с фасада и страшно мне надоел, так как вился буквально в 15 - 20 
сантиметрах от моего носа. 

Еще минут сорок объясняли суть дела людям на баррикадах, а батальон тем 
временем сворачивал палатки и строился в колонну. 

Весть о переходе батальона на сторону восставших была встречена с огромным 
энтузиазмом. Эйфория достигла наивысших пределов: вопли, размахивание флагами, 
гиканье и мат - все слилось в какую-то неповторимую какофонию. Вот в такой 
обстановке батальон с приданной ему разведротой начал движение. Замысел был 
прост, как две копейки: каждая из четырех рот прикрывает одну из сторон здания. 
Нам предстояло подняться с набережной, пересечь Калининский проспект, оставив 
справа бывший СЭВ, по широкой дуге пройти к правому дальнему углу Верховного 
Совета, подняться на эстакаду и рассредоточиться вокруг здания. Такой маршрут 
был обусловлен расстановкой баррикад. Я шел впереди головной машины, вокруг 
бушевала восторженная толпа. Этот чрезмерный энтузиазм только мешал делу. То 
все разом кидались разворачивать трубу большого диаметра, чтобы освободить 
проход в баррикаде, а в результате провернули ее на месте и кого-то придавили, 
то никак не могли разобраться с двенадцатиметровыми прутьями, то, сдернув одну 
мешающую доску, обвалили все остальные. Но, хотя и со скоростью один метр в 
минуту, батальон все-таки двигался. 

Направляющая рота уже замкнула дугу и поднялась на эстакаду, проследовала вдоль 
фасада к дальней стороне здания и приступила к организации обороны. Со второй 
произошел серьезный инцидент. Виновником его стал народный депутат СССР и РСФСР 
полковник Цалко. Мы были шапочно знакомы по XXVIII съезду КПСС. Он узнал меня и 
кинулся приветствовать. "Китаец", в обязанности которого входило пресекать 
любые резкие движения, отреагировал мгновенно: схватил маленького Цалко за 
шиворот и штаны, отшвырнул его в сторону. Цалко подхватился, полез в гущу толпы 
и стал кричать: "Провокация! Провокация!" Мне и в голову не пришло, что крики 
относятся ко мне. И вообще, я сдуру не придал этому эпизоду большого значения. 
А, как выяснилось, зря! Не прошло и трех минут, как движение полностью 
застопорилось. На каждую машину буквально легло человек по 150 - 200. Я 
пробился к носовой части одной из БМД. Из люка торчало испуганно-удивленное 
лицо механика-водителя; он тоже ничего не понимал. Я попытался что-то объяснить,
 разобраться, реакция странная: все как-то виновато жмутся. Оттолкнешь - не 
сопротивляются, но и от машины не отходят. Я взбежал на эстакаду и взглянул на 
картину в целом. Батальон стоял, вытянувшись по широкой дуге. На каждой машине 
лежали люди. Поняв, что здесь мне ничего не добиться, пошел в здание Верховного 
Совета. 

В кабинете Скокова собралось человек десять. Были здесь уже знакомые мне 
Коржаков, Портнов, Рыков. Кроме них - генерал-полковник Кобец, Бурбулис и еще 
какие-то люди. Я порекомендовал всем взглянуть в окно и объяснить мне, что 
происходит. Взглянули. С высоты четвертого этажа картина особенно впечатляла,