быка за рога: 

- Ты знаешь, что все мои машины стоят у тебя на довольствии? 

- Знаю. 

- И как ты их обеспечиваешь запчастями? 

- Как положено. Ваши машины составляют 17 процентов от стоящих у меня на 
довольствии, соответственно, вы получаете 17 процентов всех запчастей. 

- Кто тебе это сказал? 

- Что значит - сказал, вот расчет, подписанный заместителем командира дивизии 
по вооружению подполковником Давыдко. 

- Давыдко ни хрена не знает! Какие 17 процентов, я тебе не считая скажу, что 30 
процентов, а то и все 35! И потом, это в год, а дивизия задолжала облвоенкомату 
за последние пять лет! 

Здесь я, не принимая его наступательного тона, расхохотался: 

- Федор Иванович, позволю себе напомнить, что из пяти последних лет четыре года 
командовали дивизией вы! И вам ничего не мешало ежегодно и аккуратно 
рассчитываться с генералом Добровольским, вашим предшественником. Так что 
давайте однозначно будем разбираться в пределах того года, на протяжении 
которого дивизией командую я. 

- Ну, это все ерунда! Добровольский был человек безвольный и с меня не требовал 
(здесь я ухмыльнулся, представив себе умного, ироничного, деликатного генерала 
Добровольского, требующего что-то у предельно грубого и не лезущего за матерным 
словом в карман генерала Сердечного), а я с тебя потребую, и ты мне все вернешь,
 и вернешь за пять лет! Если надо, поставлю на уши весь округ, но ты вернешь!.. 


Генерал Сердечный захлебнулся слюной. 

- Федор Иванович, я завтра еще раз все перепроверю. За четыре предыдущих года 
ничего не будет, это я могу сказать сразу, а за последний год получите строго в 
соответствии с расчетом и ни гайкой больше. 

- Какое мне дело до ваших с идиотом Давыдко расчетов. Я сказал: тридцать 
процентов и за пять лет! 

- В таком случае вообще ничего не получите. Нет у меня ничего на складе! 

- Ты, сопляк... - генерал захлебнулся вторично. Далее разговор в течение минуты 
носил предельно жесткий, непереводимый на литературный язык характер, после 
чего генерал Сердечный вылетел из моего кабинета. Расстались мы совершеннейшими 
врагами, что, не скрою - дело прошлое, меня сильно огорчило. Нет, не из-за 
угроз, мне на них всегда было наплевать. Они на меня действовали, как красная 
тряпка на быка. Как уже было сказано, это был один из моих учителей. К учителям 
я всегда относился с уважением. Поставь он вопрос в другой форме, скорее всего, 
я нашел бы возможность ему помочь. С тем я и улетел. Вернулся в субботу, 1 
апреля. На аэродроме меня встретил начальник штаба дивизии Н. Н. Нисифоров. 
Доложил, что в дивизии все нормально. Мы обменялись какими-то малозначащими 
фразами, помянули день шутников и на том разъехались по домам. Часов около 19 
раздался звонок. Это был прокурор Тульского гарнизона. Он торопливо 
поздоровался и сбивчиво начал докладывать: 

- Товарищ полковник, генерал Сердечный с вашим адъютантом учинили стрельбу, 
ранен человек, обстреляна машина. Оба с места происшествия скрылись! 

- Ну вы, товарищ прокурор, артист!.. Ну все, все - поверил. С первым апреля! 

- Какое первое апреля? Передо мной пистолет Сердечного и штаны пострадавшего - 
все в крови. 

- Аркадий! Хватит этих душераздирающих подробностей из жизни кроликов, я же 
сказал - поверил. С первым апреля! 

Прокурор продолжал упорствовать, наращивая все новые и новые подробности. Я 
разозлился: "Я сейчас, конечно, подъеду, но если товарищ прокурор наврал и это 
все первоапрельская шутка, тогда, ну, прокурор, погоди!" 

Вызвав машину, я поехал в прокуратуру. Прокурор, человек небольшого роста и 
обычно энергичный, веселый, жизнерадостный, выглядел подавленно. Перед ним на 
столе лежал "ПМ", рядом обойма, на табурете - окровавленные брюки. С первого 
взгляда стало ясно, что прокурору не до шуток. Весь вечер я посвятил 
разбирательству, в результате которого явственно проступила следующая картина.