Черепанова-то я поругал, но сам был не в лучшем положении. 

"Что же делать? Донести командующему о своих сомнениях или умолчать? задавал я 
себе вопрос. - Можно, конечно, считать, что Малое Стёпаново занимаем мы, от 
этого дело не изменится, только не чиста будет совесть. Во-первых, Малого 
Стёпанова нет и занимать мы его не можем, а во-вторых, по всем данным, тот 
бугор, где оно стояло, занят противником, а наш передний край проходит на 
подступах к нему. 

Доложил Морозову вечером по возвращении с рекогносцировки. 

Внешне к моему докладу командующий отнесся как к самому обычному, только 
сказал: 

- Может быть, это и не так? Разберитесь получше! 

Через неделю я предстал перед Военным советом армии с объяснениями по поводу 
неудачи с Малым Стёпановом. 

Военный совет армии объявил мне выговор за неправильную информацию и 
предупредил, чтобы я впредь проверял, а потом уже докладывал. 

* * * 

После непродолжительной оперативной паузы вновь начались наступательные бои у 
стен "рамушевского коридора". На нашем участке они развернулись за опорный 
пункт гитлеровцев -Сорокино. 

Сорокино находилось на левом фланге дивизии, на стыке с соседом. Оно 
раскинулось на пологой высоте метров на десять -двенадцать выше уровня болота и 
командовало над окружающей местностью. 

К населенному пункту с трех сторон подступал лес, разделенный тремя полянами, 
из которых две своими скатами были обращены на север, в нашу сторону. Западная 
поляна находилась перед левым флангом нашей дивизии, восточная - перед правым 
флангом соседа. 

На скатах просматривались три траншеи, соединенные между собой ходами сообщения.
 Сорокинский опорный пункт образовывал в обороне противника выступ, обращенный 
своим углом к нам. Линия переднего края подходила сюда с юга, а затем резко 
поворачивала на запад к Росино. 

Гитлеровцы имели в Сорокинo один пехотный батальон, а на всем выступе у них 
оборонялось до пехотного полка. 

Бои за Сорокинo явились составной частью второй наступательной операции армии и 
имели вспомогательный характер. Главный удар армия наносила на участке: Обжино, 
Ольховец, Вязовка, в пяти - шести километрах левее нас, на том самом месте, где 
мы действовали прошлой зимой. Продолжались эти бои двадцать дней. Начались в 
конце декабря сорок второго года и заняли почти всю первую половину января 
сорок третьего года. 

Проходили они и на этот раз недостаточно организованно, с низкой материальной 
обеспеченностью, рывками, нервно. Нервозность порождалась неуспехами. 

Участвуя в боях за Сорокине, мы вначале взаимодействовали со своим левым 
соседом - дивизией полковника Штыкова, затем с дивизией генерала Розанова и, 
наконец, когда фронт наш расширился, пытались овладеть опорным пунктом 
самостоятельно. Правый сосед в боях не участвовал: он продолжал обороняться. 

Штыков со своим штабом появился рядом с нами неожиданно, ночью, обнаружили мы 
его утром, когда его штаб стал зарываться в землю. Я зашел в палатку к Штыкову. 
Встретил он меня радушно. 

За завтраком разговорились. Вспомнили о наступательных боях прошлой зимы, 
поговорили и о задачах сегодняшнего дня. 

- Начальство опять что-то замышляет, делает перегруппировки и все молчком, - 
говорил Штыков. - Перебрасывают с участка на участок, как мячик, а зачем - 
неизвестно. Вот и сейчас перебросили меня, чувствую, заставят Сорокинo брать, 
но пока ничего не говорят, скажут в последнюю минуту. Ты не знаешь, когда 
наступать начнем? 

- Нет, не знаю, - ответил я. - Был здесь вчера начальник штаба армии, изучал, 
планировал что-то, а затем, так ничего и не сказав, уехал в латышскую дивизию к 
Вейкину. Вечером я зашел к Вейкину, спросил у него, а он только плечами пожал. 
Так и ушел я от него ни с чем. 

- Вот тебе и взаимодействие, - покачал головой Штыков. - Каждого ограничивают 
рамками своей задачи, не раскрывая ни замыслов старшего начальника, ни задач