Мы заходили в шалаши, в которых располагались бойцы и командиры. Обращаясь к 
ним, Заикин каждого называл по фамилии и, представляя, давал боевую 
характеристику. Своей заботливостью о людях он во многом напоминал мне 
покойного Михеева. Да и полк полюбил Заикина не меньше, чем своего прежнего 
командира. Это чувствовалось по тому уважению, с каким относились к нему все. 
начиная от его ближайших помощников и кончая рядовым бойцом. 

Обход полка мы закончили во второй половине дня. Надо было торопиться к себе. 

Заикин очень просил пообедать в полку, но я, к сожалению, не мог этого сделать. 
Остался комиссар дивизии. 

Когда я уезжал, полк продолжал свой праздничный отдых. На опушке царило веселое 
оживление. С минуты на минуту ожидали дивизионный ансамбль. 

Через час я был уже на своем КП. 

- Товарищ полковник, несчастье, - встретил меня Пестрецов. - Позвонили из 
Карельского - тяжело ранен подполковник Заикин. Не знают, доживет ли до вечера. 


- Да как же так? - мне не верилось. - А где наш комиссар? 

- Повез раненого в медсанбат. 

- Подробности сообщили? 

- Не знаю. Разговор перебил начальник штаба. Да вот он и сам идет, показал 
Пестрецов на подходившего к нам полковника Арефьева, прибывшего в дивизию после 
гибели Вольфенгагена. 

- Подробности такие, - сказал Арефьев. - Во время выступления дивизионного 
ансамбля начался обстрел... 

- "Костыль" проклятый! - вырвалось у меня. - И когда он только засек? Ну, а 
дальше? 

- Все разбежались по укрытиям. Заикин заскочил в землянку к музыкантам. И вот в 
эту землянку и угодил снаряд. Он разворотил ее, а Заикина искромсал осколками и 
щепой от накатника. 

- Ранение тяжелое? 

- Толком никто не знает. Определит только хирург. 

- Есть ешё потери? 

- Убиты двое и пятеро ранены. 

На следующий день я навестил Заикина. Операция была уже сделана, его жизнь 
находилась вне опасности. требовался лишь длительный и тщательный уход. В 
течение трех часов хирург вынимал осколки и щепу, штопал кожу, накладывал 
пластырь. На теле Заикина оказалось свыше тридцати средних и мелких ран. От 
потери крови и тяжелой операции Заикин сильно ослаб, его поддерживали уколами. 

Услышав мой голос, Заикин с трудом приподнял голову, посмотрел на меня 
виноватым взглядом. Говорить ему не разрешали. 

- Все будет в порядке. Не унывай! - подбодрил я Заикина и тихонько пожал его 
руку выше локтя. 

- Не беспокойтесь, выходим! - сказал мне хирург. - Главное - сердце, а оно у 
него крепкое. Выдержит! 

Целых два месяца пролежал командир полка. А сколько внимания и любви проявили в 
это время к нему карельцы! Ежедневно у него бывал кто-нибудь из ближайших 
помощников. Два раза в неделю любимого командира навещали делегаты от рот, 
докладывали ему о своих боевых делах, справлялись о здоровье, желали бодрости. 
И на госпитальной койке Заикин всегда был со своими людьми и жил с ними одной 
жизнью. 

* * * 

Вскоре после ранения Заикина я случайно встретил на командном пункте 
Новгородского полка военфельдшера Катю Светлову и вначале не узнал ее. Мне она 
запомнилась маленькой, подвижной, с веселыми черными глазами и жизнерадостной 
улыбкой, в ватной телогрейке и шапке-ушанке. А тут я увидел девушку с серьезным 
сосредоточенным лицом, одетую в защитную летнюю форму. На груди у нее 
поблескивали орден Красного Знамени и медаль "За отвагу".