госпитале. После госпиталя окончил курсы младших лейтенантов и снова служу в 
своем полку. 

- Молодец! Хорошо воюешь, служба на пользу идет. Рад видеть тебя здоровым, к 
тому же в чине и при ордене, - говорю я, от всего сердца пожимая Перепелкину 
руку. 

- Старший сержант Фалеев, командую взводом, - представляется другой. 

- А-а. Фалеев! Очень рад! Где это мы с тобой виделись в последний раз? 

- У вашего блиндажа, товарищ полковник, близ деревни Сосницы. Там меня и ранило.
 

- Помню, помню. Почему же ты не вернулся обратно в комендантский взвод? 

- Из госпиталя попал в Карельский полк, а отсюда не отпустил командир полка. И 
так, говорит, людей мало. 

По сравнению с другими полками в Карельском полкy сохранилась большая прослойка 
бывалых воинов, старых служак-дальневосточников. Это сразу бросается в глаза. 

"Казалось бы, должно быть наоборот, - думал я. - Ведь карельцы понесли потерь 
больше, чем другие полки. В чем же дело?" 

Командир полка подполковник Заикин разъясняет мне: 

- Армия помогла. Она подсобрала всех наших из госпиталей и прислала в полк. 
Набралось более трехсот человек. Народ замечательный, лучшего и желать нельзя. 

- Армия могла бы и не дать их. 

- Конечно! Этим мы обязаны заботе генерала Берзарина, его отеческому отношению 
к полку. 

- Генерал Берзарин вообще всегда был внимателен к нашей дивизии. Нам жалко было 
уходить из его армии. 

- Ничего, товарищ полковник. Воина - широкая дорога, встретимся еще, говорит 
Заикии. 

Полк прошел торжественным маршем. 

Отпустив людей на отдых, мы с Воробьевым, сопровождаемые командиром и 
комиссаром полка, обошли расположение части. 

Полк разместился налегке, как на дневке: шалаши и вырытые рядом щели. Глубоко 
врываться в грунт не позволяет подпочвенная вода. На краю поляны несколько 
старых полуземлянок, оставшихся еще от зимы. Теперь они заняты музыкантским 
взводом. 

Заикин по пути рассказывает нам о том, как воевал полк, как мечтали бойцы снова 
влиться в родную дивизию, иметь соседями свои полки. 

- Дали нам для обороны сначала десять километров, а потом растянули до двадцати,
 - говорит он. - А знаете, что значит для такого обессиленного полка, как наш, 
двадцать километров? 

- Знаем, знаем, - подтверждает Воробьев, а я внимательно слушаю и 
присматриваюсь к Заикину. Ведь до этого я видел его лишь один раз, да и то 
ночью. Говорит и ведет он себя просто, ничего напускного. Мне нравится в нем 
эта простота. 

- Растянулся полк в ниточку, затерялся в лесах и болотах, и если бы не железная 
дорога, служившая нам ориентиром, то и разыскать его было бы трудно. Даже 
освоившись с местностью, мы все время ходили ощупью, вот-вот, казалось, 
собьешься где-нибудь, да и угодишь прямо противнику в лапы. Сколько бессонных 
ночей провели, сколько переволновались! Не один раз немецкая разведка гуляла по 
нашим тылам, приходила в гости на командный пункт. Тяжеловато пришлось. 

- Вы так до конца и оставались под Лычковом? - спросил я. 

- Да. Лычково вначале находилось перед центром, а потом мы растягивались все 
более на запад, ближе к болоту Невий Мох. 

- А за наступлением дивизии следили? - поинтересовался Воробьев. 

- Еще бы, товарищ комиссар! Командующий сам распорядился, чтобы штаб 
информировал нас о действиях дивизии. Еженедельно получали о ней специальную 
сводку.