ентиной Александровной не оборвалась.
   "Прошу Вас помнить, что  в  лице  моем  и  Ольги  Васильевны  Вы  нашли
друзей", - пишет Иван Степанович после  похорон  Маринеско.  И  через  год
вновь подтверждает: "...не ждите крайних случаев и пишите  прямо  мне.  По
всем вопросам. Я Ваш надежный друг. (23.X.64 г.)".
   На похоронах Александра Ивановича я был и помню их  хорошо.  Но  больше
зрительно, как в  немом  кино.  Помню  полутемный  клубный  зал  в  здании
флотского  экипажа,  где  состоялась  гражданская  панихида.  Помню,   как
сменялись в почетном карауле рабочие и моряки.  А  вот  что  говорилось  у
гроба - не помню. Не помню, был ли оркестр. Кажется, был. Народу  набилось
много.
   Ехали на кладбище долго, в молчании. Шел мокрый  снег.  Запомнились  на
кладбище деревья, - вероятно, когда-то на  этом  месте  "была  рощица.  По
территории кладбища несли гроб на руках, тоже долго, в самый конец, и тоже
молча. У открытой могилы никто не говорил, опустили гроб молча. Заговорили
только на поминках.
   Это были необыкновенные поминки. Я бывал на  всяких.  Помню  поминки  в
большом ресторанном зале с расставленными покоем, по-банкетному столами, с
неким подобием президиума за центральным столом. О покойном  вспоминали  с
микрофоном в руках. Помню и совсем тихие, приглушенно-семейные, где  кроме
родственников только двое-трое старых друзей и какие-то пожилые женщины  с
заплаканными глазами и без  речей...  На  Васильевском  острове  все  было
иначе.  Стол  был  накрыт  в  самой  большой  и  все-таки  тесной  комнате
коммунальной квартиры, и собралось помянуть Александра Ивановича более ста
человек.
   Решение было найдено  в  духе  Маринеско:  хорош  не  тот  командир,  у
которого ничего не случается, а тот, кто в любом положении  найдет  выход.
Выход нашелся. Из комнаты пришлось вынести все  лишнее.  Стулья  и  посуду
призанять у соседей. Стульев все равно не хватило, пошли в ход табуреты  и
гладильные доски. Поминки шли непрерывно до поздней ночи, в две или даже в
три очереди. Одни приходили, другие уходили. Только приехавшая  из  Одессы
Татьяна Михайловна, мать Маринеско,  не  трогалась  с  места  весь  вечер.
Ожидавшие  своей  очереди  толпились  на  лестничных  площадках,   курили,
переговаривались. Препятствий им никто не чинил,  все  этажи  знали,  кого
поминают в тридцатой квартире.
   А  за  столом  шел  непрерывный  разговор.  Все  сидели  вперемежку   -
балтийские моряки и рабочие с Выборгской стороны. Не все знали друг друга,
но Маринеско знали все. Я сидел между контр-адмиралом и бывшим радистом  с
"малютки".  Никто  ни  у  кого  слова  не  просил,  говорили  негромко   и
неторопливо, как  в  матросских  кубриках  после  отбоя  или  у  среза  на
полубаке, никто  никого  не  перебивал,  но  каждый  мог  вставить  слово.
Прощаясь, не сразу уходили  домой,  а  сливались  с  теми,  кто  стоял  на
лестничной площадке, и опять находилось что сказать и что вспомнить...
   Помню, постоял на лестнице и я. Трудно было оторваться.  И  расходились
тоже не поодиночке, а по двое, по трое. И все говорили, вспоминали...
   Запись в моем дневнике от 6 декабря 1963 года:
   "Вернулся  из  Ленинграда  совершенно  больной.  Похороны  были  29.XI.
Описывать их нет ни времени, ни сил, да и незачем. Забыть их нельзя. Завод
дал деньги на надгробие,  оплатил  расходы  по  похоронам,  даже  поминки.
Валентина Александровна, Татьяна Михайловна, друзья-подводники -  все  эти
люди вызывают глубокое уважение и  укрепляют  мою  веру  в  неистребимость
доброго начала в человеке.  И  все-таки  не  могу  отделаться  от  чувства
зияющей пустоты. И от чувства вины, хотя формально я как будто ни в чем не
виноват. Но я знаю, оно еще долго не оставит меня".



11. "ПАМЯТЬ СЕРДЦА"


   Эта небольшая глава возникла совершенно  неожиданно,  когда  предыдущие
десять были уже вчерне написаны.
   В  десятой  главе  мы  проводили  гроб  с  телом  Александра  Ивановича
Маринеско к месту его последнего успокоения. Но  его  беспокойный  дух  не
перестает меня тревожить.
   Пришло время оглянуться. Перечитать  составленный  Иваном  Степановичем
Исаковым "проект". Сумел ли я  хоть  отчасти  решить  поставленную  в  нем
задачу - "рассказать о героической жизни  и  судьбе  Александра  Ивановича
Маринеско"?
   Отчасти - на большее я не претендую. В "проекте"  эта  основная  задача
расчленялась надвое, и некоторые ее аспекты были по  плечу  только  самому
Ивану  Степановичу.  Дать  развернутый  стратегический  анализ  последнего
периода войны на  Балтике,  создать  на  основе  изучения  всех  имеющихся
материалов наиболее точную и доказательную версию атак Маринеско и оценить
их значение  для  окончательного  разгрома  врага  мог  только  выдающийся
флотоводец и ученый-историк, каким  был  Исаков.  Сознавая  это,  утешаюсь
мыслью, что моя повесть не единственная, а главное - не  последняя  книга,
где читатель встретится с Александром Маринеско. Необъятный простор  -  от
строго научного исследования  до  психологического  романа.  Но  это  дело
будущего, а  пока  -  несколько  слов  о  том,  почему  у  меня  появилась
потр