- ощущение Силы. Силы, которая  себя  прячет,  а  не  демонстрирует.
Прячет до поры.
   Я выключаю магнитофон и раскидываю по столу свое  богатство  -  десятка
три фотографий Александра Ивановича,  подаренных  мне  или  переснятых,  и
вновь  вглядываюсь  в  эти  любительские  снимки.  Маринеско  на   мостике
подводной лодки. Маринеско в центральном посту у  перископа,  Маринеско  в
кругу команды. И более  поздние,  снятые  уже  в  мирное  время  во  время
Кронштадтских  сборов.  Веселая  церемония  на  пирсе   учебного   отряда:
Александр Иванович принимает в дар от начальника  отряда,  своего  бывшего
комдива Евгения Гавриловича Юнакова, живого поросенка.  Этим  традиционным
подарком   подводники   встречали   возвращающихся   из   боевого   похода
победителей.  Александр  Иванович  и  адмирал  В.Ф.Трибуц,   командовавший
Балтийским флотом в годы войны. Они  курят  и  о  чем-то  мирно  беседуют.
Александр Иванович в "комнате славы" учебного отряда отвечает  на  вопросы
молодых  моряков.  Впечатление  такое,  что  все  снимки  сделаны  скрытой
камерой.  Абсолютная  естественность,  полное  отсутствие  позы.  Не  хочу
сказать, что на всех тридцати снимках он одинаков. Сказываются и  годы,  и
настроение, в котором его захватил объектив. Но он везде верен себе.  Один
и тот же с матросом и адмиралом. В центре дружеского внимания и наедине со
своими мыслями.
   Особенно дорога мне одна фотография. Ее подарил мне председатель Совета
ветеранов-подводников Балтики  вице-адмирал  Лев  Андреевич  Курников,  во
время войны начальник штаба нашей бригады.  На  фото  мы  сняты  вместе  с
Александром  Ивановичем.  Третий  в  кадре  -  наш  общий   друг,   бывший
флагманский штурман бригады, ныне покойный Н.Н.Настай.  Настай  в  морской
форме, Александр Иванович в пиджаке и белой  рубашке  с  галстуком,  через
руку переброшен легкий плащ. На лацкане пиджака только один орден  Ленина,
тот самый, без ленточки, что выставлен теперь в музейной витрине. Мы стоим
у  гранитного  парапета,  сзади  широкая  Нева,  горизонт  закрывает  мост
Лейтенанта Шмидта. По этим признакам легко угадываются и  место,  и  дата.
Июнь 1963 года. Университетская  набережная.  Раннее  утро.  Скоро  должны
подать  "плавсредства",   которые   перевезут   ветеранов-подводников   из
Ленинграда в Кронштадт на традиционную встречу. Дата и место  не  вызывают
сомнений, а вот о чем мы трое говорили за несколько секунд  до  того,  как
возникла эта уловленная чьим-то объективом тревожная  пауза,  восстановить
уже невозможно, и мне все чаще приходит в голову, что я ошибаюсь:  это  не
встреча, а расставание. Мы стоим на фоне светлого  неба,  но  Ленинград  -
город белых ночей, и в июне вечера там почти неотличимы от раннего утра. А
если так, то все становится на свои места: сбор уже позади, нас привезли в
Ленинград, остались считанные минуты до последнего рукопожатия, понятны  и
плохо скрытая тревога на наших с Настаем лицах, и  невеселое  раздумье  на
еще недавно оживленном лице Маринеско. На этой фотографии он уже  немолод,
все мальчишеское куда-то ушло, на лбу залегли морщины, но  и  до  старости
ему еще далеко, в  темных  волосах  не  блестит  седина,  а  от  всей  его
невысокой, но крепкой, нерасплывшейся фигуры по-прежнему исходит  ощущение
сдержанной силы. И трудно поверить, что этому поразительно жизнестойкому и
жизнелюбивому человеку осталось жить всего несколько месяцев.
   Знали ли мы, его друзья, что страшная болезнь уже проникла в  него?  Не
знали, как не знал до конца и сам Александр Иванович, но  нас  уже  точила
тревога. На сборе ветеранов  он  был,  как  всегда,  оживлен,  дружелюбен,
открыт, но покашливал странно, не по-простудному, и тогда лицо  его  сразу
старело и становилось таким, каким его запечатлел объектив на этом, вполне
вероятно, последнем по времени снимке.
   Не перестаю огорчаться, что среди  множества  магнитофонных  записей  у
меня не записан голос Александра Ивановича: когда мы с ним встречались,  у
меня еще не было портативного магнитофона. Но я и так помню его голос.  То
же ощущение сдержанной  силы,  что  и  от  внешности.  Говорил  он  всегда
негромко, но так, что хотелось слушать. Подводники вообще народ не шумный,
в центральном посту и в рубке подводной лодки принято говорить  вполголоса
и обходиться без лишних слов. Эта привычка сказывается и на берегу. Даже в
возбуждении Александр Иванович редко возвышал голос.  Разве  только  когда
пел. Петь он любил, пел  хорошо,  по-русски  и  по-украински  и  даже  под
хмельком не фальшивил. Как, впрочем, и в быту.  А  чужую  фальшь  угадывал
мгновенно, и это наводит на мысль, что музыкальность слуха -  качество  не
только физиологическое. Слух у Александра Ивановича был тончайший.
   Прошло то время, когда подвиг Маринеско оставался  неизвестным  народу,
теперь никто не спорит, что он настоящий герой. Но  ведь  не  единственный
же. Я знал и знаю многих не  менее  отважных.  "Рядом  с  героями"  -  так
называлась   вышедшая   в   шестидесятых    годах    книга    воспоминаний
писателей-фронтовиков Ленинграда и Балтики. Название очень  точное.  И  по
долгу службы, и по характеру своей профессии военные литераторы  оказались
летописцами героического времени, пройдя за годы  войны  сложный  путь  от
фронтового  репортажа  к  первым,  еще  несовершенным  попыткам  понять  и
осмыслить природу массового героизма советских  воинов  и  приблизиться  к
первым художественным обобщениям. От поступка найти ход к  побуждению,  от
побуждения к характеру. Так было уже тогда, и нет ничего  удивительного  в
том, что сегодня меня интересует не тоннаж потопленных Маринеско вражеских
судов, а в первую очередь героический характер. Яркий, самобытный, знавший
и взлеты, и падения, но при этом удивительно цельный Уязвимый, но в  своей
основе  несгибаемый  и   бескомпромиссный.   Способный   возвышаться   над
обст