| |
ать ход ремонта и боевой подготовки. Моя редакция вместе с наборной
кассой и плоской типографской машиной помещается в маленькой каюте на
плавбазе "Иртыш", стоящей на Неве у Летнего сада. "М-96" базируется на
"Аэгну", плавбазу "малюток", ошвартовавшуюся дальше всех других плавбаз -
у Тучкова моста.
Редактор - это звучит внушительно, если не знать, что подчиненных,
кроме наборщика (он же печатник), у меня не было и весь материал должен
был раздобывать я сам.
В январе сорок второго стояли убийственные морозы. Даже до соседних
плавбаз я добирался с трудом. Идти на "Аэгну" мне совсем не хотелось. А
идти было надо. По данным политотдела, на "малютках" успешно шел ремонт
механизмов, и лучше всех - у Маринеско.
К малюточникам в то время относились не очень серьезно. Не потому, что
они были плохими моряками. Малые лодки - превосходная школа для
подводника, многие прославленные командиры прошли эту школу. Но ставка
делалась на лодки среднего тоннажа. В условиях блокады с суши и с моря,
когда Финский залив перегорожен сетями и напичкан всеми видами мин, имело
смысл выпускать в море лодки, обладающие достаточной автономностью и
большим запасом торпед. Малые лодки для этой цели не годились, самые
большие тоже, их время наступило позже. В моем решении не откладывая
отправиться на лодку к Маринеско среди прочих соображений некоторую роль
сыграло одно, казалось бы, несущественное: всем работникам политотдела, в
том числе и мне, выдали валенки. Этот вид обуви не характерен для
флотского обмундирования, но, учитывая особые условия, в которых нам
приходилось работать, валенки пришлись очень кстати. И вот, поддевши под
черную флотскую шинель жилет на собачьем меху и сунув ноги в огромные,
выше колен, и чересчур просторные для моих ног валенки, я отправился в
путь. Шел я, вероятно, больше часа, увязая в сугробах, скользя по
обледеневшим настилам. Окаянные валенки, вопреки своему названию, явно не
были сваляны из шерсти, а отлиты или отштампованы из какого-то
необыкновенно твердого, немнущегося и упорно сохраняющего заданную форму
материала. Носы как у торпед, подошвы, вернее - днища, полукруглые, как у
бескилевых судов. Меня качало - и от слабости, но еще больше оттого, что я
почти не ощущал ногами земного притяжения, ощущение обманчивое, в любую
минуту я мог грохнуться на лед. Валенки шли как хотели, меня они почти не
слушались, а при малейшем сопротивлении с моей стороны жесткие края
голенищ больно били меня по поджилкам. Наконец, замерзший и обессилевший,
я ступил на палубу "Аэгны" и узнал от дежурного по кораблю, что комдива
нет, а капитан-лейтенант у себя на лодке.
Лодка стояла рядом, но нужно хоть немного представлять себе "малютку"
сороковых годов, чтобы понять, каково мне пришлось с моими валенками.
Сперва по шатким мосткам без перил я добрался до верхней палубы лодки.
Затем, хватаясь варежками за железные скобы, на мостик. Оттуда, спустив
ноги в тесный рубочный люк и нащупав каменными носами моих валенок
скользкую никелированную перекладину отвесного трапа, я осторожно, чтобы
валенки не соскочили, сполз в центральный пост, протиснулся через круглый
люк в офицерский жилой отсек и увидел за столом хмурого парнишку в шапке и
ватнике, без каких-либо знаков различия. В отсеке было лишь немногим
теплее, чем на набережной, дизельное топливо берегли и в период зимнего
ремонта отапливали лодки камельками, толку от них было не много. У
Маринеско сидел гость, как я узнал потом, командир соседней "малютки", они
пили спирт, закусывая хлебной корочкой, и к моему приходу отнеслись
настороженно. Морское гостеприимство не миф и не литературный штамп, на
всех кораблях, где я бывал, меня встречали приветливо. Александр Иванович
тоже улыбался, но нельзя было поручиться, что за его усмешкой не прячется
вызов, он даже сделал широкий жест и сказал "присоединяйтесь", но таким
тоном, что я поспешил Отказаться. А впрочем, отказался бы в любом случае,
я был еще очень молодой политрук, к своим обязанностям относился со
свойственным новичкам священным трепетом и начинать свое посещение
незнакомого командира с выпивки не рискнул. Впоследствии я редко
отказывался от стопки спирта, пивал и неразведенный, и технический и не
вижу в том большого преступления. В годы блокады, особенно в зимние
месяцы, спирт был драгоценностью, воистину "водой жизни", им не
напивались, а согревались, и в том, что не вылезавший с утра до вечера из
своей насквозь промерзшей стальной коробки командир мог хлопнуть чарочку и
угостить товарища, я очень скоро перестал видеть что-либо
предосудительное. Недаром же "наркомовские" сто граммов входили в
официальный рацион воюющего флота.
Пишу это в разгар очередной антиалкогольной кампании и уже вижу руку
моего друга-редактора, занесенную, чтобы вычеркнуть эту апологию пьянства.
Не вычеркну. Мне ли не знать, какую трагическую роль в судьбе Александра
Ивановича сыграла водка, еще не раз мне придется коснуться этой темы, но в
то время Маринеско не имел даже замечаний на этот счет, и, вероятно, мой
отказ оба командира восприняли как чистоплюйство и ханжество.
Короче говоря, мы друг другу не понравились. Узнав о цели моего
прихода, командир вызвал кого-то из старшин и препоручил меня его заботам.
Больше на "М-96" я не был, а если и был, то не видел командира, вскоре мне
дали в помощь молодого сотрудника; и на "Аэгну" я гонял его. Листая
сегодня газетную подшивку за сорок второй год, вижу: заметки об отличниках
ремонта на "М-96" печатались регулярно, а в сентябре газета поместила
сооб
|
|
