слышу: 

- Скоро вышлем. Пусть держатся. 

В это время с запада приближается большая группа вражеских самолетов. Это 
"фокке-вульфы", нагруженные бомбами, идут уничтожать наши танки. 

Занимаю выгодное положение для атаки и одновременно сообщаю Рыбкину воздушную 
обстановку. Медлить нельзя. 

- За мной, в атаку! 

Гитлеровцы сбросили бомбы в беспорядке, но поле боя не покинули. Чувствуя свое 
численное превосходство - их было около сорока, а нас восемь, - они, что 
называется, полезли на рожон, не очень заботясь о том, как у них получается. А 
получалось неважно. Гитлеровцы дрались каждый за себя, и это привело их к 
неорганизованности, к потери управления. 

Мы, наоборот, действуем слаженно, оказываем друг другу помощь. Атаки наши 
дерзки, стремительны. Находясь в меньшинстве, мы захватили и удерживаем 
инициативу. В первых же атаках нам удалось сбить три вражеских самолета, Но это 
мало подействовало на фашистов. На больших скоростях они проносятся мимо наших 
истребителей, стараясь их прицельно атаковать. Немцы ушли лишь после того, как 
потеряли еще два самолета. В таком меньшинстве сбить пять вражеских 
стервятников, не потеряв ни одной своей машины, - это большая победа. 

Со станции наведения передают: "Танкисты благодарят летчиков". Настроение, 
приподнятое боем, усиливается благодарностью наземных войск. 

Чувство победы! Нет, пожалуй, ему равного! Дождавшись смены очередной группы 
истребителей, берем курс на свой аэродром. По пути встречаем две эскадрильи 
штурмовиков - они идут на помощь танкистам. 

Несколько дней боевых действий войск фронта и передний край продвинулся еще 
западнее - до берегов реки Нейсе. 

ПЕРЕД РЕШАЮЩИМ УДАРОМ 

На берегу Нейсе войска остановились. Мы, конечно, не знали всех замыслов 
командования; не знали, что остановка эта перед последней, завершающей 
операцией, но, судя по тому, что происходило на фронте, догадывались, что 
предстоит новое большое наступление. 

Дожди и оттепели вконец расквасили все полевые аэродромы. На нашем 
комфортабельном бригском аэродроме собралось до шестнадцати авиационных полков. 


Тут стояли бомбардировщики, штурмовики, истребители. С целью их рассредоточения 
часть была переброшена в другие места. Исправные самолеты нашего полка улетели 
в Польшу, на аэродром Рудники, а подлежащие ремонту остались в Бриге. 

Технический состав работал не покладая рук, и все же ремонт затянулся дольше, 
чем полагалось. Но когда он был закончен, мы поднялись в воздух и через 
некоторое время приземлились в Рудниках. 

На рудниковском аэродроме я встретил Колю Орловского. Он подлечился в госпитале,
 но перед выпиской врачи "закомиссовали" его, признав негодным к летной работе. 
Это было большим ударом для человека, в жизни которого самолет и небо занимали 
так много места. Орловский переживал решение врачебной комиссии особенно остро 
еще и потому, что накопившаяся в нем за время плена ненависть к фашистам 
требовала выхода, а выход ей могли дать лишь крылья истребителя и его мощное 
оружие. 

Орловский почти с первой нашей встречи стал уговаривать меня дать ему самолет. 

- Не верь ты врачам, - убеждал он меня. Неужели я себя знаю хуже, чем они? Сам 
посуди - ну зачем бы я стал проситься на истребитель, если бы чувствовал, что 
не могу летать? Ну зачем? Доводы эти не были лишены логики. Особенно 
убедительны они становились оттого, что произносились голосом почти умоляющим, 
и я уже готов был сдаться на уговоры старого друга. Смущало, что Орловский 
полтора года не летал. По всем правилам, его нельзя было выпустить 
самостоятельно, без провозных полетов и без тренировки. Но, на нашу беду, в 
полку не оказалось двухместного самолета. 

Орловский ходил за мной по пятам, и я уступил. 

В один из погожих дней мы пошли на стоянку. Коля сел в кабину, запустил 
двигатель, сделал две рулежки и взлетел. Он прошел круг, второй и только хотел 
заходить на посадку, как на полосу приземлился транспортный самолет,Ли-2. 
Развернувшись после пробежки, он начал медленно рулить. Места для истребителя