по-настоящему радостным бывает чувство возвращения в полк, с которым связана 
вся фронтовая жизнь. Такое радостное чувство испытал я в октябре 1944 года, 
попав после госпиталя к своим летчикам. 

Здесь встретил я старых друзей, некоторых молодых истребителей и... Да, это 
была изумительная встреча, которая только и возможна на войне. Высокий летчик с 
изможденным лицом, прихрамывая, бросился ко мне, лишь только увидел меня. 

- Орловский Коля?! Вот чудеса. 

- Он самый. 

- Жив? 

- Жив. 

И полился долгий печальный рассказ о том, что произошло с Орловским с того 
момента, когда он, раненный под Кировоградом в декабре 1943 года, сумел 
выброситься на парашюте, но не смог избежать фашистского плена. 

- Теперь, товарищ командир, - говорил задумчиво Орловский, - я по-настоящему 
узнал, кто такие фашисты. Раньше видел их на расстоянии, а когда столкнулся 
лицом к лицу да еще безоружный... Вы знаете, лежу раненый, встать не могу, а он 
меня, скотина, бьет сапогом. 

- Ничего, поправишься - за все заплатишь, - стараюсь успокоить взволнованного 
воспоминаниями товарища. 

- В долгу не останусь. Я их бил и еще буду бить. Ох, и буду! Только бы скорее 
поправиться. 

Орловский находился в лагере для военнопленных и, когда Советская Армия 
освободила его, разыскал свой полк. Действительно странно складываются 
человеческие судьбы на войне: не быть за все время не только раненым, но даже и 
не получить ни одной пробоины в самолете - и вдруг сразу и ранение и плен... 

На следующий день Орловского отправили на лечение в Москву. 

С наступлением хорошей погоды мы приступили к вводу в бой молодых летчиков. До 
того как мне уехать в госпиталь, моим ведомым был Петров. Но за это время он 
получил повышение - стал ведущим, и мне надо было подобрать ведомого. Решил 
взять из нового пополнения. 

Однажды, получив задание на разведку, я зашел в землянку, где занимались 
молодые летчики, и рассказал им о своем предстоящем полете. Маршрут проходил 
через зенитные зоны заграждения и два аэродрома истребителей противника. 
Летчики слушали внимательно, но недоумевали, зачем я им это рассказываю. 

Поведав задачу, я спросил: 

- Кто согласен лететь со мной в паре? 

Почти не задумываясь, вызвался Федя Шапшал. Этот молодой парень покорял умным и 
преданным взглядом. 

Первую половину полета Шапшал точно повторял все мои маневры и даже не 
реагировал на близкие разрывы зенитных снарядов. Такое бесстрашие молодого 
летчика меня даже удивило. Но тут было нечто другое: Шапшал, сосредоточив все 
внимание на наблюдении за действиями ведущего, не видел ничего вокруг. В этом я 
убедился, когда мы выходили на свою территорию. При подходе к переднему краю 
немцы открыли по нам ураганный огонь. И тогда Федя закричал по радио: - Зенитка 
стреляет! Вот когда только заметил. Это вполне закономерно. 

- На то она и зенитка, чтобы стрелять, - отвечаю нарочито спокойным голосом. 

Когда Шапшал вылез из самолета, его окружили товарищи. Они интересовались 
решительно всем, с волнением расспрашивали о самых мелких подробностях вылета. 
Это походило на первый экзамен студента.... 

До начала наступления мы сделали с Шапшалом около десяти боевых вылетов. 
Храбрый и сообразительный, он быстро привык ко мне, стал мгновенно понимать мои 
маневры, что обеспечивало слетанность пары. 

Слетывались и другие пары. Все чаще и чаще получали мы задание на разведку 
войск противника. Летчики увлеклись этой работой и в буквальном смысле слова 
стояли в очереди, дожидаясь очередного вылета. 

Нравилось широкое поле деятельности, самостоятельность и инициатива в выборе 
решений. Разведку мы сочетали со свободной охотой - штурмовали отдельные 
автомашины, паровозы, ловили транспортные самолеты и самолеты связи.