ОКБ. Одновременно он получил заверения, что Организационный отдел ОКХ тотчас же 
предоставит в его распоряжение бюджет для русского пропагандистского 
подразделения, как только получит одобрение ОКВ/В.Пр{40}.

Если учесть, что после отставки фон Бока Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт 
совсем зачах без настоящей работы (всю зиму он занимался литературой, соорудив 
пьесу «Бог, молот и серп», а также брошюру «Русский человек»), можно 
представить, как радовали его открывающиеся возможности.

Русская мечтательность теперь порою брала в нем верх над немецкой 
дисциплинированностью и педантичностью.

Беседы с Власовым о борьбе с большевиками, о перспективах жизни в освобожденной 
России захватили и самого агитатора. Он уже видел себя рядом (а почему нет? 
Разве мало прибалтийских немцев были министрами в Петербурге?) с будущим 
правителем России…

Таким, полным радужных планов, и вошел капитан Штрик-Штрик-фельдт в здание 
номер 10 по Викториаштрассе, где размещался Отдел пропаганды Верховного 
командования.

Поздоровавшись со своим «домашним святым» — так теперь называл Власов 
Штрик-Штрикфельдта, он первым делом поинтересовался результатами разговора с 
Густавом Хильгером, советником министерства иностранных дел, продолжение 
переговоров с которым обещали ему, если он подпишет листовку. [149]

— Пока никаких результатов нет,-признался Штрик-Штрикфельдт.

— Значит, немцы не хотят,-сказал Власов, и Вильфрид Карлович привычно отметил, 
что генерал опять как бы отделяет его от немцев, но протестовать не стал.

Его очень угнетала схожая с тюремной камерой обстановка. Она несколько 
диссонировала с его приподнятым настроением. Кроме того, было и немножко стыдно.
 Ведь он обещал Власову в Виннице совсем другое.

Штрик— Штрикфельдт отметил, что за минувшую неделю генерал похудел еще сильнее.

— Ну, это еще неплохо,-словно читая его мысли, сказал Власов. — Все же, если бы 
все русские военнопленные были помещены в условия этой Викториаштрассе, мы 
оказали бы нашему народу немалую услугу.

«Он сказал это искренне, но в его словах был оттенок горечи, намек на разговор 
в Виннице о том, что его сотрудничество — цена помощи военнопленным».

— Я много думал о нашем соглашении и возможных путях,-продолжал Власов. — Чтобы 
им ни обещали, они только тогда начнут сотрудничать и очнутся от летаргии, 
когда им будет показана дорога в новое, лучшее будущее. Ваш германский рейх их 
не интересует, они хотят своего государства, им нужно, чтобы были решены 
вопросы их собственного национального существования.

— Как ты думаешь,-спросил Власов у Зыкова, когда Штрик-Штрикфельдт ушел. — 
Получится то, что Вильфрид Карлович обещает?

— Даю 30 процентов, что немецкие власти нас обманут, 30-что нас ликвидируют 
советы, 30 — что предадут союзники, и только 10 шансов отпускаю на успех! — не 
задумываясь, ответил Мелетий Александрович.

Он ошибался.

Шансов на успех у власовского движения не было никаких, поскольку никто и не 
собирался давать ему эти шансы.

Возможно, тогда расстроенный Штрик-Штрикфельдт и рассказал Рейнхарду Гелену о 
своем «союзе», заключенном с Власовым.

— Я опасаюсь, что он прекратит сотрудничать с нами, если мы не сможем добиться 
никаких успехов в реализации его плана создания Русской освободительной армии…

— Будем думать,-ответил Гелен. — Посмотрим, что можно предпринять. Меня сейчас 
заботит другое. Имейте в виду, что СС уже начинает комплектовать эстонские и 
латышские части. Гиммлер вполне может перехватить у нас и идею создания Русской 
армии… [150]

Обстановка немного изменилась, когда Штрик-Штрикфельдту удалось собрать всех 
своих подопечных во главе с Власовым в лагере недалеко от деревни Дабендорф, в 
южном пригороде Берлина.

Этот, расположенный на опушке леса лагерь был переименован в Отдел пропаганды 
особого назначения и приравнен к батальону.