Повернули правее лесами к железной дороге и встретили большое сопротивление.

Вели бои.

Я продвигался со связью с передовыми рядами пехоты, так как в батальонах связи 
уже не было. Продвинулись ближе к железной дороге, здесь у немцев была 
организована и устроена хорошая оборона.

В основном из-за недостатка боевых средств и невыгодных позиций опять имели 
значительные потери состава. Против нас была слышна стрельба 54-й армии, 
продвигавшейся к нам на соединение.

Утром послал Гончарука в тыл полка к повозке, чтобы взял один аппарат для 
замены поврежденного пулей. Ждем, ждем, его все нет. Во второй половине дня 
звонят по телефону. Отвечаю: «Слушаю». Из заградотряда спрашивают:

— У вас боец Гончару к есть?

— Есть.

— Где он сейчас?

— Послал к повозке за аппаратом, до сих пор нет.

— Почему он ходит в немецкой шинели?

— Свою сжег, снял с убитого немца и носит, пока свою не достанет. Через 
некоторое время идет Гончарук, ругается.

— Вот,-говорит, — тыловые крысы задержали меня, посадили под охрану и держат. 
Не верят, что я свой, русский. Немцев не видят, так своих ловят.

Обмундирование у состава было такое: ватный костюм, шинель, валенки и 
шапка-ушанка с ватным верхом. Ватная одежда горела быстро, как открытый порох. 
Потушить ее было трудно. Когда при переходах удавалось погреться у костра, 
бойцы дремали и сжигали одежду или валенки. Для замены снимали с убитых, еще не 
окоченевших. Были случаи, когда еще только ранен, живой, а с него уже валенки 
снимают. Он говорит:

— Я живой, а ты уже валенки стаскиваешь.

Когда талых трупов не было, некоторые отрубали или отламывали ногу и у костра 
стаскивали освобожденные валенки. Так было всю зиму.

Потом с этого участка нас сняли и направили на продвижение вперед. Блесной 
местности большого сопротивления не было. Отдельные части для прикрытия 
отстреливались.

Когда мы опять подошли к железной дороге, комроты Маликов немного отклонился от 
пути пехоты, попал на засаду или кукушку и был убит. Из офицеров в роте остался 
я один.

К ночи подошли к железной дороге, оставалось метров сто. Любань находилась от 
нас по карте километрах в шестнадцати. Ночь была очень морозной. Командир полка 
с комиссаром выкопали маленькую ячейку и поместились в ней. У нас нечем было 
копать землю, мы замерзали. Чувствую, до утра мы замерзнем совсем.

— Давайте копать штыками себе ячейку,-говорю, — потом закроем палаткой и будет 
теплее.

Отошел несколько метров от КП и стал копать. Хорошо взялся за это и пожилой 
боец Пономарев. После начали помогать и другие. А боец Воронов молодой, 
здоровый, только что окончивший московский институт, сидит мерзнет, из носа 
бежит.

— Помогай,-говорю, — будешь работать, немного отогреешься, потом под палаткой 
будет теплее.

Но он не стал работать и замерз.

Немец занимал укрепленную позицию по насыпи железной дороги. Он имел все виды 
оружия и боеприпасов было у него достаточно. А мы утром пошли в наступление с 
неполным составом полка, с пулевым оружием и недостатком боеприпасов. Поэтому 
успеха не добились и понесли большие потери.

Командование отошло назад от переднего края обороны на полтора километра и 
организовало там командный пункт. Нас оставили на переднем [73] крае, как 
пехоту, которой осталось совсем мало. Яму свою мы еще раскопали и сделали 
землянку. Землю набросили в сторону противника. Сверху заложили палками