врассыпную по открытой местности, связисты наступали вместе с пехотой. 
Противник открыл по нам автоматный, пулеметный, минометный, артиллерийский 
огонь, и самолеты летели по фронту, стреляли из пулемета и бомбили. Все летело 
вверх, заволакивало снежной пылью и землей. Ничего было не видать. Падали 
убитые, раненые и живые.

Первый раз некоторые вместо того, чтобы упасть в воронку, стали бегать от 
снарядов, несмотря на команду: «ложись». Так погиб, казалось, неглупый, мой 
командир отделения и некоторые бойцы других подразделений.

Ползли вперед и стреляли.

От огня противника бойцы залегли в воронках или подгребали перед собой кучку 
снега и спасались за ней. После такого огня ничего не разберешь, кто тут живой 
и кто мертвый, не знаешь и не поймешь сразу, кто, где и что с ним. Обыкновенно 
на вторые или третьи сутки приходилось ночью ползать и проверять, сколько 
осталось живых. Подползешь, пошевелишь, который не убит, а замер — мертв, так 
как были сильные морозы. За дни наступления пищи никакой не получали. Кухня 
подходила за километры. Как только противник заметит ее — разобьет артогнем. 
После больших потерь и прекращения наступления оставшийся состав отводили на 
исходные позиции или дальше к кухне и там кормили, так как термосов еще не было.
 Подальше от переднего края разводили костры, грелись, засыпали и зажигали 
одежду и валенки, потом шли на передний край, снимали с убитых и одевали.

Были трудности в продуктах питания, боеприпасах, особенно в фураже, и лошади 
стали падать. [63]

Состав полка пополнялся маршевыми ротами и батальонами. Патронов давали по 
одной-две обоймы, приходилось брать у раненых и погибших.

С первых же дней боев я понял, что надо ближе прижаться к немцам, так как 
дальше их артминометный огонь уничтожал все. Как-то раз я не угадал в воронку, 
нагреб из снега бруствер и лежу. Немец заметил и все время стрелял в меня.

Некоторые пули пробьют снег, ударятся в шапку и падают. Пришлось еще подгребать 
снега. Так держал он меня, и только ночью сумел я перебраться в другое место. 
Так и лежишь, боеприпасы вышли, и назад не уйдешь.

После наступательных операций нас осталось мало. Мы отошли на исходные позиции. 
Л утром немцы пошли в наступление. Стоящий часовым у палатки боец Симоненко 
крикнул: «Немцы!»

Мы выскочили из-под плащ-палатки, а немцы уже в тридцати метрах от нас. Начали 
их расстреливать. Первые ряды были отбиты. Подбежал комроты и приказал мне 
взять бойцов и бежать на первый фланг — там большой натиск немцев, надо 
отбивать.

Взял пять человек и побежал туда через огонь немцев. Одного бойца убило, а 
Сидоренко ранило в живот. Комроты с бойцом потащили его в санчасть.

Подбежали мы вправо к немцам только с Мякишевым. Немцы уже окружили нас с 
фланга. Я стал отстреливаться, в это время подбежал с ручным пулеметом младший 
лейтенант Григорьев и стал из пулемета вместе со мной из одной воронки 
расстреливать немцев. Немцы отвернули от нас и ушли в глубь нашей обороны.

Пришел связной и сказал, что младшего лейтенанта Григорьева с пулеметом 
вызывает комполка, и он ушел. Мне отзыва не было, и я не мог покинуть позицию.

А Мякишев встал за одну-единственную здесь ель и стоит, не стреляет. Вижу, 
патронов будет мало, а из него ничего не выходит, и отправил Мякишева за 
патронами. Взял у него патроны. Он ушел и больше не вернулся.

От ели до воронки была около трех метров, а впереди маленькие, с метр высоты 
кустики. Лежу в воронке. Вокруг стало тише. Смотрю, правее по маленькому 
редкому лесочку идут друг за другом колонной немцы, человек двенадцать. 
Подпустил метров на пятьдесят и стал стрелять. Немцы падали, я их расстреливал. 
Некоторые залегали и стреляли в моем направлении, на елку, считая, что я 
нахожусь за елкой, а она находилась правее меня метра на три, и поэтому немцы 
не попадали. Воронку из-за кустиков не было видно. Лежачих я тоже поражал… 
Всего из них свалил я 23 фашистов. Далее подход немцев прекратился, стало тихо.

Наступила ночь. Осмотрелся, наших никого кругом нет. Понял, что нужно искать 
своих. Пошел к своей палатке, а на этом месте лежат убитые — погибшие мои 
бойцы: Селезнев, Симоненко, Швырев, Авдюков и другие. Сел среди них. Попервости 
стало неприятно сидеть одному среди погибших. [64] Было очень жаль их, хорошие 
были товарищи.

Утром рядом с Селезневым лежал, когда отстреливались. И в голове, и в сознании 
не укладывалось, что вот только сегодня с ними разговаривал, а теперь они лежат 
неподвижными.