Неинтересно мне жить. И если я захочу что с собой сделать — не уследишь. А к 
немцам я не побегу, мне у них искать нечего. Я уже у себя нашел.

Я ему говорю:

— Товарищ командующий, забудьте вы о том, что я за вами слежу и будто бы вам не 
доверяю. Я ведь все сам, как вы, испытал.

— А тебе на голову ссали?

— Нет. Этого не было.

— А у меня было».

Не так уж и важно, мочился Шварцман во время допросов на голову Кириллу 
Афанасьевичу или это Ольга Берггольц для пущей крутизны придумала. На наш 
взгляд, если подобное и имело место, то узнать это Добровольский мог только от 
своих коллег чекистов, от того же Шварцмана, например. Едва ли генерал стал бы 
ему рассказывать такое про себя.

Но для нашего повествования важнее другое.

Важно, что пытки и унижения надломили генерала и оправиться от пережитого ему 
удалось далеко не сразу, хотя в ноябре 1941 года Кирилл Афанасьевич уже 
командовал 4-й армией, которая взяла Тихвин, а после освобождения города — 
Волховским, только что сформированным фронтом. [58]

Но в марте сорок второго победы для Кирилла Афанасьевича остались позади.

Директиву Ставки «разбить противника, обороняющегося по западному берегу реки 
Волхов, и… главными силами армий выйти на фронт Любань — ст. Чолово», чтобы 
затем решить задачу по деблокаде Ленинграда, Мерецкову выполнить не удалось. 
Обессиленные, измотанные в бессмысленных боях армии Волховского фронта не 
сумели даже выйти на рубеж, с которого планировалось начать основную операцию.

Как справедливо отмечает непосредственный участник боев Иммануил Левин, 
Любаньскую операцию можно разбить на два этапа. «Первый, как предписывалось 
директивой Ставки, поражал масштабностью и красотой. 59-я, 2-я Ударная, 4-я и 
5-я армии прорывают на своих участках вражеские позиции и, поддерживая друг 
друга, рвутся строго на Запад с выходом на Волосово и Лугу».

Этот этап операции Мерецков провалил.

Среди причин провала нельзя не упомянуть и о том, что, предпочитая милую сердцу 
еще по временам финской кампании лобовую атаку, Мерецков равномерно 
рассредоточил танки и орудия по всему фронту. В результате он не сумел — 
Тихвинская группировка немцев была зажата с трех сторон нашими армиями — 
использовать стратегически выгодное положение и растратил живую силу армий на 
выдавливание немцев за Волхов. Только в конце декабря наши войска преодолели 
этот рубеж.

Однако главная причина провала операции все-таки не в этом стратегическом 
просчете, а в страхах Кирилла Афанасьевича снова попасть в руки нового 
Шварцмана, в паническом нежелании Мерецкова брать на себя ответственность.

«Уважаемый Кирилл Афанасьевич! — писал перед Новым годом К.А. Мерецкову И.В. 
Сталин. — Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение 
Ленинграда, сами понимаете, великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее 
наступление Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось в 
единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить 
это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все 
расчеты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха. И. Сталин. 29.12.41 
г.»…

Это письмо Сталина не только не приободрило Кирилла Афанасьевича, а повергло 
его в панику. К Новому году Мерецкову совершенно ясно стало, что предложенный 
Ставкой план уже невозможно осуществить наличными силами фронта.

Полководец, подобный Г.К. Жукову, возможно, и не побоялся бы [59] объяснить это 
Сталину, но в Кирилле Афанасьевиче слишком свежа была память о допросах в НКВД.

Он струсил, и тогда и была совершена первая роковая ошибка.

Кирилл Афанасьевич ввел в наступление свежую 2-ю Ударную армию{24}, не 
дожидаясь прорыва немецкой обороны. Как и положено в такой спешке, войска пошли 
в наступление без необходимого обеспечения продуктами и боеприпасами.

Положение усложнялось тем, что вел войска 2-й Ударной армии в наступление 
бывший заместитель наркома внутренних дел, генерал Г.Г. Соколов, изучавший 
суворовскую науку побеждать на допросах на Лубянке.