Буняченко послал вперед санитарные машины и, когда узкий проход на мосту 
очистили от мин, двинул через мост дивизию.

И снова Буняченко под предлогом, будто он пострадал в автомобильной аварии, 
отклонил приглашение встретиться с Шёрнером.

Толыах2(? апреля, когда запасы продовольствия закончились, Буняченко согласился 
участвовать в боевых действиях против советских войск в районе Брно. Но, 
получив необходимые припасы, Буняченко позабыл о своем согласии, и 27 апреля 
дивизия двинулась по направлению к Праге.

Немецкий офицер связи майор Швеннингер пришел в ужас{56}и заявил Буняченко, что,
 если дивизия не подчинится приказу, Шёрнер передавит власовцев танками.

Но и эта угроза не помогла.

Дивизия продолжала двигаться вперед, сохраняя боевое построение на случай атаки.
 Письмо генерала Ашенбреннера также не произвело впечатления на Буняченко.

Если фельдмаршал Шёрнер был недоволен Буняченко, то доктора Крэгера чрезвычайно 
раздражало поведение Власова. Крэгер не понимал, что стремление поскорее 
жениться на ком-либо в минуты наибольшей опасности — не прихоть Власова, а 
привычка, почти обычай. Так Власов поступал на протяжении всей войны, еще со 
времен киевского окружения… [257]

Крэгер не знал этого и не сочувствовал матримониальным затеям генерала. Он 
считал, что женитьба сейчас не нужна ни Власову, ни Хейди Биленберг, ни СС.

«Свадебный план исходил только и единственно от г-жи Биленберг{57}и 
поддерживался ее матерью, которую всегда брали с собою в качестве дуэньи, — 
раздраженно повествовал он, вспоминая те роковые, судьбоносные дни. — Эта пара 
была совершенно различна. У г-жи Биленберг вообще не было никакого понимания ни 
значения, ни сущности генерала Власова. Такой брак не мог протекать в согласии 
с обычными немецкими представлениями о совместной жизни. Она добивалась этого 
брака еще в берлинские времена, используя вечный женский прием отказа. Власов 
заговорил об этом со мной еще в Берлине. Я был против, не потому что не 
сочувствовал г-же Биленберг, а потому что политические последствия для Власова 
были уж очень очевидны. Его большой и растущий авторитет среди солдат, офицеров 
и рабочих нужно было оборонять от любого опасного упрека».

Если мы вспомним, что, по утверждению отца Александра Киселева, в последние дни 
генерал Власов попал в зависимость от полковника Э. Крэгера, «без которого он 
не мог шагу ступить, который с подручными последнее время был при нем день и 
ночь», то получается, что генерал вынужден был потратить последние силы, чтобы 
преодолеть сопротивление Крэгера женитьбе…

Впрочем, протоиерей Александр и сам задавался вопросом, можно ли сопоставлять 
решительность генерала Буняченко с якобы нерешительностью генерала Власова, 
можно ли видеть в покорности генерала Власова полковнику СС Э. Крэгеру 
подавленность духа, а не расчет политика, путем сложных комбинаций, идущего к 
своей последней цели?

Так подробно мы останавливаемся на анализе заблуждений и ощущений протоиерея 
Александра Киселева, потому что это не его только одного заблуждения и ощущения.
 Точно так же, как Киселев, думали десятки тысяч русских людей, примкнувших к 
власовскому движению, к Комитету освобождения народов России…

Сохранилась фотография — Киселев произносит от имени Православной Церкви слова 
в Доме Европы. Рука поднята, в глазах восторженный, почти вдохновенный свет…

Этот свет проблескивал в его глазах, когда, будучи уже стариком, говорил [258] 
он о Власове. Такие люди, как Киселев, верили во Власова и продолжали верить и 
после войны.

И точно так же, как отец Александр, они задавали себе вопросы, почему в 
последние месяцы все так происходило.

Был это «паралич воли»? И можно ли было исключительно мужественными мерами 
добиться тех реальностей, на которых строился их первоначальный замысел?

Они искали ответа на этот вопрос и не могли найти…

Сам Александр Киселев в это время служил в гарнизонной церкви в Мюнзингене, где 
формировалась сейчас 2-я дивизия РОА, а также находились офицерская школа и 
запасная бригада.

«Мы быстро вошли в общую дружную, хотя и полную тревог жизнь, — вспоминал он. — 
Эта жизнь была настолько захватывающе русской, настолько целеустремленной, что 
дети наши — дочь Милица и сын Алексей, — да того учившиеся в немецкой школе и