совершенно свободно владевшие немецким языком, как-то противоестественно успели 
за несколько месяцев совершенно разучиться им пользоваться. Та обостренно 
русская жизнь, которой мы там жили, навсегда отразилась на детях, став основным 
стимулом их русского самосознания в будущем».

Выделенные нами слова содержат в себе больше смысла, чем все вопросы, которые 
задавал протоиерей Александр Киселев и на которые не мог найти ответа, потому 
что такого ответа не существует.

В этих словах разгадка духовного смысла и непреходящего значения власовского 
движения, какими бы бессмысленно и уродливо трагическими ни выглядели его 
последние месяцы…

И бунтарство Буняченко, и кажущееся безволие Власова, со всех сторон 
окруженного эсэсовскими соглядатаями, совсем не главное в нем, главное — это 
обостренно русская жизнь, которой все там жили, которая навсегда отразилась на 
детях, став основным стимулом их русского самосознания в будущем. Только эта 
обостренно русская жизнь и способна была преодолеть и безнадежность, которая 
так явно проявлялась к концу войны в настроении Власова, и отчаяние, которое 
овладевает порою наиболее честными апологетами власовского движения и сейчас…




Глава четвертая


А Власов, конечно же, не растрачивал времени бессмысленно, как могло показаться 
со стороны.

Об этом свидетельствуют многие воспоминания.

По утверждению Б. Плющева, Власов якобы говорил Малышкину, что хотя многие и 
пророчат, что англо-американцы в последнюю минуту [259] пойдут на заключение 
сепаратного мира с Германией в целях совместной победы над ослабевшим Сталиным, 
а другие же предсказывают столкновение между англо-американцами и Советским 
Союзом, когда они сойдутся вместе для дележа Европы, этого не будет.

— Я не верю ни в то, ни в другое,-говорил Власов. — Мы не можем больше 
рассчитывать также и на немцев. Нам надо самих себя спасать…

А вот воспоминания Штрик-Штрикфельдта, который последний раз видел Власова в 
Праге, когда обнародовался Манифест. Вскоре после это Вильфрид Карлович отбыл 
«писать историю Власовского движения» в поместье «Бибертейг» в двадцати 
километрах к востоку от Франкфурта-на-Одере, в Померании, в уже знакомое нам 
имение Эриха Эдвина Двин-гера — Гедвигсхоф.

«18 апреля мы с женой сидели в горенке нашего крестьянского дома в Баварии. 
Вдруг вбежала наша дочь, крича:

— Там на холме много офицеров, с красными лампасами. Они спрашивают тебя!

Я вышел из дому и увидел Власова, Малышкина, Жиленкова и Боярского, в 
сопровождении других русских офицеров и генерала Ашенбреннера. К моему 
удивлению, с ними был и Крэгер. Мое местопребывание не было никому известно.

Русские, однако, нашли меня».

Власов рассказал Штрик-Штрикфельдту, что дал согласие на боевое использование в 
районе Одера 1-й дивизии РОА, чтобы показать германскому руководству надежность 
добровольцев даже в тяжелых условиях развала фронта, если они стоят под русским 
командованием и борются за свободу своего народа. Но одновременно он отдал 
секретный приказ — беречь и спасти личный состав дивизии. 1-я дивизия и все 
наличные добровольческие части должны сконцентрироваться на линии Прага — Линц… 
Сюда же идет и 2-я дивизия РОА.

— К сожалению, Германия рухнула скорее, чем я ожидал,-сказал Власов.

Поскольку о концентрации добровольческих частей в Чехословакии и Австрии между 
Прагой и Линцем знал и генерал Ашенбреннер, было понятно, что это в СС и решили 
создать сильное военное соединение из российских, чешских, югославских и 
немецких добровольцев. Этот интернациональный корпус должен был составить, с 
одной стороны, ядро военно-политического сопротивления вторгающемуся в Европу 
сталинскому большевизму, а с другой — послужить укрытием для высокопоставленных 
эсэсовцев.

План был достаточно реалистичным. [260]

Эсэсовцы могли быть уверены в верности своего интернационального корпуса хотя 
бы потому, что набранных ими добровольцев ждала в родных странах гораздо более