Буквально ощущаешь, как ошеломила она в холодном осеннем лесу генерала Власова, 
рассчитывавшего, что немцы будут брать город в лоб, укладывая дивизию за 
дивизией перед позициями 37-й армии.

Обнимая беременную военно-полевую жену, Власов поведал ей о своем 
стратегическом озарении. Аля, Алик, как звал Власов Агнессу [28] Павловну, 
замерла в его объятиях, впитывая в себя эту генеральскую мудрость.

Я иронизирую тут не только над Власовым.

Точно так же думали тогда и вели себя многие советские генералы.

Осенью сорок первого года они, такие умудренные и ловкие, в совершенстве 
изучившие штабные интриги, знавшие, что и где можно говорить, как и что нужно 
докладывать, не понимали и не могли понять, почему не останавливаются немецкие 
армии. Мысль, что имеющегося у них опыта, знаний и таланта недостаточно для 
этого, просто не приходила им в головы.

Впрочем, слово «опыт» здесь не вполне уместно.

Летом сорок первого года вермахтовские стратеги противоборствовали, кажется, и 
не генералам, а колхозным бригадирам, одетым в генеральскую форму.

Начальник Генерального штаба С.М. Штеменко пишет в своих мемуарах, что об 
обстановке на фронте, о положении наших и немецких войск в Генштабе зачастую 
узнавали не из докладов и сообщений, поступавших из армейских частей, а 
названивая по обычному телефону председателям сельсоветов.

Мысль, что с такой информацией невозможно воевать на этой войне, не посетила 
Штеменко и после победы.

«Мы и в дальнейшем, — пишет он в своих мемуарах, — когда было туго, 
практиковали такой способ уточнения обстановки. В необходимых случаях 
запрашивали райкомы, райисполкомы, сельсоветы и почти всегда получали от них 
нужную информацию».

Как созвучен штеменковский уровень военного мышления недоумению Власова — 
Подмазенко: зачем немцы окружили Киев, если, не окружив его, они не смогли бы 
взять город!

И обращение к истории тоже понятно.

Тут уже подсознание включилось.

Обидно, конечное дело, что своего ума, своих талантов не хватает, но ведь не 
где-то, в России генеральствуем, а Россия — такая страна. Поднатужится, родимая,
 прольет побольше кровушки, но выстоит, победит немцев со всеми ихними 
стратегиями, не подведет своих генералов.

И еще на одно выражение Агнессы Подмазенко я бы обратил внимание:

«Власов никаких отрицательных настроений не высказывал и только желал быстрее 
соединиться с частями Красной Армии». [29]

Глагол «соединиться» тоже, как мне кажется, не Подмазенко придуман.

Власов шел по лесу с политруком и любовницей, но продолжал ощущать себя — 
достойное восхищения самоуважение! — некоей войсковой единицей, которая должна 
не просто выйти в расположение советских частей, а именно соединиться с армией. 
Хотя и не осталось ничего от тридцать седьмой армии, но идею армии Власов нес в 
себе и сам ощущал себя как бы армией.

И тут опять-таки не столь важно, как ощущал себя сам Власов. Важнее то, что 
именно так думали, так ощущали Власова люди, от которых зависела его дальнейшая 
судьба.

В том числе и Иосиф Виссарионович Сталин…

Сам Власов в разговоре с В. Штрик-Штрикфельдтом утверждал, что 10 ноября 
состоялась его первая встреча с И.В. Сталиным.

На прием его вызвали с Василевским и Шапошниковым.

«В кабинете стоял Сталин с короткой трубкой во рту, которую он поддерживал 
правой рукой, — рассказывал Власов в Берлине. — Он не поменял позы, когда мы 
отрапортовали о своем прибытии».

— Пожалуйста, садитесь!-коротко сказал Сталин. Генералы поблагодарили, но 
остались стоять.