– При прорыве укрепленной полосы дымы сыграют положительную роль лишь в том 
случае, если будут применяться на широком фронте и продолжительное время. Для 
дымопуска необходимы соответствующие условия погоды и благоприятное направление 
ветра.

Тухачевский неторопливым жестом остановил меня:

– Погодите, Георгий Павлович. Зачем здесь эти округлые фразы? Говорите, будьте 
добры, попроще, но подетальнее, поконкретнее.

Я принялся докладывать о применении дымов, как оно мне рисовалось. Говорил и о 
дешевизне этого средства, об обстановке, благоприятствующей использованию дымов 
для дезориентирования противника. Приводил примеры, называл размеры интервалов 
между очагами дымопуска. Речь шла о создании сплошной дымовой стены, а также 
зон, свободных от дыма, где можно будет вести разминирование и уничтожать иные 
препятствия.

Михаил Николаевич не пропускал ни одного слова. Я чувствовал, что идея 
применения дымов все больше и больше захватывает его. А когда дело коснулось 
перенесения очагов дымопуска по мере продвижения наших войск, он даже 
нетерпеливо прервал меня:

– Я вас правильно понял: вы рассчитываете, последовательно перенося очаги 
дымопуска, незаметно подвести свою пехоту вплотную к дотам противника? 
Любопытно! Оказывается, простыми средствами можно решать сложные проблемы. Мне 
по душе ваше предложение…

Многие подробности и детали обсудили мы в этот день. Меня радовало, мне льстило 
одобрительное отношение М. Н. Тухачевского к идее, о которой я столько думал и 
в эффективность которой глубоко верил.

В ходе беседы Михаил Николаевич очень четко отделил уже известное и 
зафиксированное в уставах и наставлениях от того нового, что только-только 
выкристаллизовывалось.

– Когда, при каких обстоятельствах зародилась у вас мысль о возможности 
скрытного и, видимо, не чреватого потерями подхода к вражеским дотам? – спросил 
меня Тухачевский.

– На военной игре в Белорусском округе. Я предложил это Уборевичу, играя за 
сторону, которой предстояло прорывать укрепленную полосу.

– А Уборевич?

– Он заинтересовался, в принципе поддержал идею, но не воспользовался ею сразу, 
так как не хотел комкать план игры. Кроме того, советовал подержать ее пока в 
секрете, не выступать с этим предложением в печати.

– И знаете, Уборевич прав, – живо откликнулся Михаил Николаевич. – Разбалтывать 
этого ни в коем случае нельзя. Я даже не склонен пока включать такую статью в 
Полевой устав. Однако работать над вашей идеей обязательно будем и используем 
ее в грядущей войне…

Но когда наступила война, ни Тухачевского, ни Уборевича с нами не было.

Во время боев в Финляндии я доложил свои соображения К. Е. Ворошилову. Он 
одобрил их и командировал меня к С. К. Тимошенко. Тот тоже одобрил. Но этим все 
и кончилось.



С годами все труднее становится извлекать из памяти факты. Однако постараюсь 
восстановить еще одну историю, раскрывающую поистине поразительную способность 
Михаила Николаевича улавливать все новое и превращать любую мало-мальски ценную 
идею в полезное практическое дело.

В 1936 году я написал работу о воздушных десантах, в которой подразделял их в 
зависимости от боевого применения на десанты силовые и блокадные. Первые должны 
были действовать во вражеском тылу обычными общевойсковыми методами, то есть 
вести наступление, встречный бой, обороняться. Вторые предназначались для 
действий по-партизански, отдельными ротами и взводами.

Работа моя состояла из трех частей: 1) воздушные-десанты – средство глубокой 
операции; 2) основы тактических действий десантов и 3) выброска 
воздушно-десантного корпуса в наступательной операции фронта для дезорганизации 
противника.

Не без волнения я передал рукопись Михаилу Николаевичу. Прошла неделя, и она 
вернулась от него с многочисленными пометками на полях и одобрительным отзывом. 
Потом Тухачевский пригласил меня на беседу. Он согласился с моим делением