разгрому авиационных баз противника, к дезорганизации его железнодорожного 
транспорта, мобилизации и сосредоточению многочисленных авиадесантов и быстрым 
действиям мехсоединений, сама подвергнется поражению в таком же стиле, не 
сможет произвести необходимого стратегического сосредоточения и потеряет 
приграничные театры военных действий. Тот, кто пропустит 1934 год без 
радикального усиления своей авиации, тот неожиданно для себя внезапно окажется 
в угрожаемом положении».[38 - «Военно-исторический журнал», 1963, № 4, стр. 
75–76.]

Не каждому дано с такой прозорливостью и безбоязненностью всматриваться в 
грядущее, с такой ясностью определять его контуры.

Мне посчастливилось встречаться с Михаилом Николаевичем в различной обстановке 
– на деловых совещаниях, в конструкторских бюро, на полигонах, на оборонных 
заводах. И меня постоянно поражала и восхищала присущая ему устремленность 
вперед, в завтрашний день.

Когда поднялась грязная война клеветы и наветов, когда М. Н. Тухачевский и мой 
непосредственный начальник Я. И. Алкснис были объявлены «врагами народа», мне 
тоже предъявили необоснованные обвинения. Однако на партийном собрании я заявил,
 что в распоряжениях Тухачевского и Алксниса не находил и не нахожу ничего 
вредительского. Меня отстранили от должности, демобилизовали, исключили из 
партии. Лишь через год я вернулся в строй. А после войны, в 1946 году, банда 
Берии все начала сначала…

Никогда, никогда больше не повторится этот кошмар. Партия положила конец 
беззакониям, связанным с культом личности Сталина. И светлое имя Михаила 
Николаевича Тухачевского опять сияет среди лучших, достойнейших имен верных 
сынов Советской Родины.




СКОЛЬКО БЫ ОН МОГ ЕЩЕ СДЕЛАТЬ

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ

Г. П. СОФРОНОВ


1922 год. Первый тактический съезд высшего комсостава Красной Армии. На трибуне 
М. Н. Тухачевский. Он – основной докладчик по вопросу «Строй и боевые порядки 
стрелковой роты».

Для содоклада слово предоставляется командиру 17-й Нижегородской дивизии, то 
есть мне. Я защищаю точку зрения, выработанную военно-научным обществом нашей 
дивизии. Она противоположна той, которую высказал М. Н. Тухачевский. Основой 
строя Михаил Николаевич предлагает считать шеренгу, я – колонну. Вопрос 
ставится на голосование, и большинство принимает мое предложение.

Я горд от сознания собственной правоты и одержанной победы, а Тухачевский с 
присущим ему спокойствием и дружелюбием расспрашивает меня о нашем 
военно-научном обществе, о том, как нам удалось отработать строи, столь горячо 
защищаемые мной на съезде. Я отвечаю на его вопросы, не подозревая, что история 
не закрепит мою победу. Хотя строи, разработанные 17-й дивизией, и вошли в 
уставы Красной Армии, практика показала их непригодность и со временем отвергла.
 Между тем шеренги, предложенные тогда М. Н. Тухачевским, живут поныне.

Вот как произошло мое первое знакомство с Михаилом Николаевичем и вот чем 
обернулась моя «победа» над ним.

Потом мы встретились в 1935году. М.Н.Тухачевский был заместителем наркома, а я 
учился на особом факультете военной академии. После выпуска меня на полтора 
года прикомандировали к управлению боевой подготовки и поручили работу над 
уставами Красной Армии.

Известно, что Тухачевский уделял уставам много внимания, особенно Полевому. 
Однажды в беседе с ним я посоветовал включить в Полевой устав статью о широком 
применении дымов при прорыве укрепленных полос.

Беседа эта возникла случайно, на партийном собрании, в перерыве между докладом 
и прениями. Михаил Николаевич выслушал меня очень сосредоточенно, но от ответа 
уклонился:

– Такой вопрос с ходу решать нельзя. Дело непростое. Приходите, пожалуйста, ко 
мне завтра, и мы спокойно разберем ваше предложение.

На следующий день я явился к заместителю наркома и начал свой доклад примерно 
так: