современной войны. Он хотел, чтобы в каждой лекции, в каждом занятии 
содержалось что-то новое, соответствующее развитию и совершенствованию оружия, 
технических средств.

– Лекция, – говорил Михаил Николаевич, – должна пробуждать в слушателе интерес 
к теме, стремление к самостоятельной творческой работе, должна направлять 
мышление…

Он не терпел казенщины, ратовал за живой, образный язык и очень рекомендовал 
молодым преподавателям учиться у старых культуре речи. Тухачевский терпеть не 
мог беспомощных лекторов, не способных оторваться от записок. В таких случаях 
он советовал сдать лекцию в литографию, чтобы там ее размножили.

– На досуге слушатели прочитают ее сами с большим вниманием, – добавлял Михаил 
Николаевич.

Считая академию не только высшим учебным заведением, но и научным центром армии,
 он делал все, чтобы наладить постоянную связь с частями, изучать их опыт, 
проверять теоретические положения, разработанные кафедрами, на войсковых 
маневрах и показных занятиях.

Михаил Николаевич очень ценил первых историков гражданской войны, всячески 
содействовал им. Среди преподавателей академии пионерами серьезной 
исследовательской работы в этой области оказались Николай Евгеньевич Какурин и 
Александр Николаевич Де Лазари. Бывшие офицеры генерального штаба, они провели 
годы гражданской войны в рядах Красной Армии и хорошо ее знали. Но сам Н. Е. 
Какурин говорил мне как-то, что свой первый капитальный труд «Как сражалась 
Революция» он смог создать только благодаря дружескому содействию со стороны 
начальника академии.

М. Н. Тухачевский вообще отличался чудесной способностью находить талантливых 
людей и создавал им необходимые условия для плодотворной работы, поддерживал их.
 И это было очень важно. Нельзя забывать о трудностях, которые возникали тогда 
на каждом шагу. Сама обстановка далеко не всегда способствовала успеху научной 
работы. Преподаватели часто имели дело с малограмотными, а то и вовсе 
неграмотными слушателями.

Именно поэтому Михаил Николаевич настаивал на параллельном изучении военных и 
общеобразовательных дисциплин. При нем в академии большое внимание уделялось 
русскому языку. М. Н. Тухачевский установил такой порядок, при котором 
преподаватель по любому предмету, будь то тактика или военная история, помогал 
слушателям усваивать грамматику. Точно так же при изучении фортификации и 
топографии преподаватели обязаны были способствовать развитию у слушателей 
математических навыков.

А для чтения лекций на политические темы приглашались Емельян Ярославский, 
Феликс Кон, Н. И. Подвойский.

Ни одна из дисциплин, предусмотренных учебной программой, ни одно занятие не 
ускользали из поля зрения Михаила Николаевича. Он всегда был в центре кипучей 
академической жизни.



Тухачевский не признавал праздного досуга. Ни на службе, ни дома.

Дома он обычно либо читал, либо играл на скрипке, либо писал маслом. У него 
всегда гостил кто-нибудь из фронтовых друзей и соратников. И эти гости чаще 
всего становились слушателями концертов, которые давал Михаил Николаевич со 
своими московскими приятелями-музыкантами. В присутствии же мало знакомых людей 
он предпочитал сам оставаться слушателем, потому что не высоко оценивал 
собственные музыкальные способности.

По какой-то не очень близкой аналогии, мне вспомнился сейчас один эпизод, 
относящийся к описываемому периоду. Нынешний кинотеатр повторного фильма в 20-е 
годы назывался «Унион». Как-то раз мы с Михаилом Николаевичем зашли туда. В 
фойе играл струнный оркестр. Мы были поражены, узнав в дирижере учителя музыки, 
некогда преподававшего в 1-м Московском кадетском корпусе. Маленького роста, 
щуплый, с черной бородкой и обвисшими усами, он темпераментно размахивал 
палочкой. Вспомнили фамилию дирижера – Ерденко. Он приходился двоюродным братом 
известному скрипачу Михаилу Ерденко. В свое время наш Ерденко аккомпанировал на 
уроках танцев, которые вел у кадетов балетмейстер Большого театра Литовкин.

Дождавшись перерыва, мы подошли к старому маэстро, напомнили о корпусе, назвали 
свои фамилии.

Ерденко был растроган. Мы уже не пошли смотреть картину, а остались с ним в 
фойе, вспоминая давние времена. Выяснилось, что живется музыканту несладко, что 
у него небольшая сырая комната в подвальном этаже на Никитском (ныне 
Суворовском) бульваре.