отсутствовал: в придачу к своему туберкулезу он подхватил малярию.

– Мы решили, Николай Иванович, назначить вас генерал-квартирмейстером армии,[23 
- Так называлась тогда должность, соответствующая начальнику оперативного 
отдела.] – объявил Тухачевский.

Я был обескуражен. Для нас, строевых офицеров, не только «генкварм», но и 
начдив представлялись не иначе как маститыми старцами. Попытался отказаться, 
просил полк.

Михаил Николаевич рассмеялся:

– Да ведь и я не родился командармом. На фронте командовал лишь ротой, и то 
недолго.

А Оскар Юрьевич Калнин, с трудом выговаривая русские слова, добавил:

– Не бог горшки слепил.

На этом вопрос был исчерпан. Началась моя служба в непосредственном подчинении 
М. Н. Тухачевского.

Из-за болезни И. Н. Захарова мне пришлось некоторое время исполнять и его 
обязанности. А после эвакуации Ивана Николаевича в Москву я окончательно был 
утвержден в должности начальника штаба армии.



С первых же дней моего пребывания в 1-й Революционной мне довелось наблюдать 
работу командарма не только в штабе, но и в непосредственной близости к полю 
боя.

Сразу же после захвата белыми Симбирска для обеспечения нашего левого фланга и 
прикрытия направления Инза – Симбирск на станцию Чуфарово был выброшен отряд 
под командованием М. Н. Толстого. Отряд формировался наскоро, из сил, имевшихся 
под рукой.

Вечером 23 июля В. В. Куйбышев и я тоже выехали на станцию Чуфарово.

Первоначально Михаил Николаевич ставил Толстому задачу овладеть Симбирском. Но 
это оказалось делом непосильным, и фактически действия отряда свелись к 
успешной разведке противника боем. Было установлено, что белогвардейцы 
укрепляют Симбирск, воздвигая на подступах к городу инженерные оборонительные 
сооружения.

Я. Я. Лацис доносил, что и в полосе Инзенской дивизии враг активизируется. 
Особенно на стыке с отрядом Толстого.

Обеспокоенный создавшейся обстановкой, Тухачевский сам поспешил на станцию 
Вешкайма и в ночь на 25 июля вызвал к себе меня вместе с Толстым.

Обычно Михаил Николаевич выезжал в расположение войск в своем салон-вагоне, к 
которому прицеплялись классный вагон охраны, теплушка для лошадей и платформа 
для автомобиля. При командарме всегда находились состоящий для особых поручений 
и адъютанты. Иногда его сопровождал кто-либо из командиров штарма или начальник 
полевого управления. Такими специальными поездами пользовались в гражданскую 
войну почти все командующие.

В тот раз для особых поручений при командарме состоял бывший старший лейтенант 
флота Потемкин, а адъютантами были Метлош и Гавронский. Обязанности каждого из 
них четко разграничивались. Метлош ведал текущей перепиской. Гавронский вел 
«Дневник событий в армии». На Потемкине лежала ответственность за оперативную 
карту и разработку вопросов взаимодействия с Волжской флотилией.

К поезду командующего мы с Толстым явились ранним утром. Проводник салон-вагона 
сообщил нам, что Михаил Николаевич умывается, и совсем конфиденциально добавил:

– За всю ночь только часика три вздремнул, а то все читал…

В те годы некоторые бывшие офицеры стремились всячески «опроститься»: редко 
брились, щеголяли в драных гимнастерках, не чистили сапог. Им казалось, что 
таким образом они приобретают «пролетарский вид», А чтобы еще больше 
приспособиться к «простому люду», некоторые даже сквернословили, сплевывали под 
ноги, курили козьи ножки, лущили семечки.

Михаил Николаевич не подражал этой «моде» и ни к кому не приспосабливался. При 
любых обстоятельствах Тухачевский был верен себе. И в то раннее утро он вышел к 
нам, как всегда, бодрый, подтянутый, тщательно выбритый. Совсем не 
чувствовалось, что «только часика три вздремнул». К слову замечу, что 
опрятность командарма очень влияла на всех окружавших его. Скоро даже наши